Тандем
Шрифт:
Его печатная машинка покрылась пылью и надолго замолчала.
Лена, малышка Алиса и белобрысый работник психического фронта шагают среди осенних аллей. Параллельно идут воспоминания о том, как на террасе пивного бара под звуки падающих каштанов мы совершаем ошибку, убеждая Гену развестись, бросить, уехать и снова заняться литературой.
Я всерьез проводил у себя в уме мысль, что Генин развод предрешён потому, что Воздух и Огонь порождают один пепел. Так думали и мои друзья. Но мы все ошибались. Этот странный союз, перемежаемый посторонними связями, распадётся на бумаге под небом Кипра. (Сей остров для многих израильтян является местом оффшорных расторжений брака).
Читай свою глупость, улыбалось время, сверкая спицами колеса сансары, и не смей препятствовать круговороту отношений между людьми, которые связаны Судьбой.
Глава третья
ОДЕССА
Случилось им как-то в Одессе зайти в автобус по линии шестнадцатой станции Большого фонтана.
Цыремпилов носил тогда широкополую шляпу и черный кожаный плащ. Длинные кольцами волосы вполне сходили за пейсы, поэтому силуэт у него был ближе к ортодоксальному иудею, а не к человеку, с крестиком православного. Люди бросали взгляды любопытства, будто бы среди них затесалась некая диковина, достойная отдельного рассмотрения. Во всяком случае, Гена часто описывал их приключения, переживания и встречи, в ракурсе какой-нибудь шляпы, предоставив мне изображать самого Гену, скажем, в коричневой курточке и потертых джинсах.
И вот в этом автобусе на переднем сидении сидел без дела человек в армейском бушлате без погон.
«Майор», – предположил Гена.
Ему вспомнилась армейская жизнь, служба и комбат – майор Дубовой.
На лице у человека сидела маска из бледной кожи и седой щетины. Он коротко уколол подозрительным взглядом цыремпиловский плащ.
– Ты что, жид? – криво усмехнулся майор, затем отвернулся и с тоской осмотрел в окно полуголые акации.
Собирая тучи на сердце, он задышал тяжело и часто. Жилки на висках вспухли, лицо налилось, и вот уже околесица слов пошла у него из горла с каким-то мясорубочным треском, прокатываясь мимо Гены прямо на Цыремпилова.
Это был стандартный набор обвинений ущемлённого жизнью человека, внезапно нашедшего объект для ненависти.
Гена заметил, как бурятские щелочки почерневших глаз расширились от гнева и направили спиралевидную волну прямо в межбровье шумящего вояки.
Внезапно речь потеряла связность, застряла, послышался шелест пересохшего в полости рта языка.
Автобус остановился. Пыхнули двери, но желающих выйти не нашлось.
Наступила глухая тишина.
Майор заснул, склонив голову на оконное стекло.
Гена потянул Цыремпилова за рукав.
Они вышли и какое-то время молча двигались в ошеломлении от случившегося.
– Это я напрасно, – Цыремпилов остановился и посмотрел вслед автобусу.
– Почему напрасно? – спросил Гена.
– Потому что у него внутри что-то порвалось. Я убил человека!
– Нет, он был пьян и просто уснул.
– Убивал только мух да комаров. Людей не доводилось.
– Если не пьяный, то сумасшедший. Нормальные так не орут. Не переживай, не убил, только усыпил, я видел, как дышит.
– Нет, нужно было помочь! Гнев – плохое дело, неправильное!
– Хм, почему же он назвал тебя жидом? Я ведь больше похож, у меня такой нос.
– Послушай, есть один секрет. Мужик не напрасно приметил. У меня отец еврей!
– Ха-ха! Да посмотри на себя! Настоящий монгол! Только шляпа, вот и плащ черный! А так нет!
– Он до утра не доживёт. Грех на душу взял.
– Брось, не выдумывай! – успокаивал Гена.
– Я, может быть, и выдумываю, но спать буду плохо. Если говорю, не доживёт, значит, не доживет.
Абиян посмотрел на дорогу, выискивая такси.
– У всех внутри чужой проживает. У меня тоже. Вояка не в себе был. Чужой на него и вызверился! Номер автобуса не запомнил?
– С чего на номер смотреть? – Гена развел руками. – Мне показалось, у тебя из глаз спираль вылетела и стукнула его в лоб. Про номер я даже не подумал, потому что впечатлён. Интересно, показалось или нет?
Цыремпилов проголосовал, останавливая обшмыганную «волжанку». Автобус они нагнали без труда, но майора внутри не нашли.
– На предыдущей остановке сошёл, – отмахнулся водитель. – С песней про цветущую рябину.
Надвинулась поздняя осень. Знаменитый экстрасенс прикрепил их к одесситке Светлане Борисовне Соловей. После Кара-Дага по её приглашению тандем вошел в дело, которое стараниями предпринимателей могуче пульсировало на коммерческих рельсах. Плачевное состояние традиционной медицины способствовало расцвету мелких альтернативных коопераций, куда люди с надеждой тащили свои болячки, а также денежные средства вперемежку с произведениями подсобных огородов. Жила Светлана Борисовна в районе Большого Фонтана, а для дела снимала помещение в одном из двориков на Малой Арнаутской, куда был привлечен поток бабушек и тетушек вместе с их родственниками, страдающими от болезней спины.
Вернувшись на квартиру, они до темноты обсуждали этот случай. Выпили по стакану самодельного вина из пятилитровой канистры. Это был подарок одной дачницы за полное избавление от болей. Правда, Гена не верил в это полное исцеление, как не верил утверждению Абияна, что майор больше не жилец, иначе пришлось бы согласиться еще и с рассказами знаменитого экстрасенса.
Был экстрасенс в дополнение ко всему контактёром. На выступлениях он часто говорил о существах с планетной системы Сириуса. Допустишь хотя бы толику подобных выдумок в свои представления о Вселенной, и ступай записываться в пациенты к Лене или её белобрысому дружку психиатру. Образование не позволяло принять всё это на веру, – все-таки диалектический материализм в университете изучал. Зачет по научному атеизму сдал на «отлично».
Однако Гена медленно, минуя рифы скепсиса, получал новый опыт.
– Хватит на сегодня вина, завтра работать, – сказал Цыремпилов, заталкивая канистру в буфет.
Гена ополоснул стаканы и спросил:
– Почему Цыремпилов? Если отчим армянин, а отец еврей, то должно быть так: Абиян-Гольдман или, может быть, Абиян-Эткинд.
– Об отце своём ничего не знаю, кроме того, что наградил маму мной и смылся. Когда мальчишкой был, услышал пару фраз от взрослых о своем происхождении. Но бабка моя бурятка – точно! Когда мама вышла замуж, мы переехали из Улан-Удэ в Спитак. Бабка Цырмпилова не хотела этого. Сказала, нельзя шамана от родной земли отрывать. Очень сердилась. К ней тогда люди шли потоком, а я сидел и смотрел, как лечит. Маленький был, ничего не понимал. После отъезда мы уже не виделись. Меня армянская бабушка под своё крыло взяла. После того, как семья из Спитака в Симферополь подалась, у матери еще двое детей выскочили, – братья, так сказать. Не монголоиды, как я, а вполне себе нормальные армяне. Вот они-то в любимчиках у отчима и ходили. В Симферополе мать возьми да помри, так что я в том доме чужаком рос и уличным пацаном. Если бы не бабушка и книги, то совсем бы отбился от рук. Я имею в виду армянскую бабушку, ведь с шаманкой мы больше не виделись, как я говорил.