Танец мотыльков над сухой землей
Шрифт:
— А можно мы вас напечатаем по складам?
— Понимаете, — растерялся Седов, — если б это была пятая публикация, тогда еще ладно, а то первая — и по складам?..
— А с ударениями?
— Ну, с ударениями — куда ни шло, — ответил он смиренно.
Юрий Поляков летел в самолете, смотрит — какой-то мужичок с него прямо глаз не сводит.
«Узнал», — довольно подумал Юра.
А тот взглянул так хитро с прищуром и спрашивает доверительно:
— Вы — Виталий Соломин?..
Юра это рассказал после того, как Людмила Улицкая спросила у него:
— Вы — Николай Кононов?
— А как выглядел Энгельс? — поинтересовался мой сын Сергей.
— Счастливое поколение! — воскликнул Леня. — Не знает, как выглядит Энгельс!
Писатель Борис Минаев накупил в Переделкине сухарей.
— Я очень люблю сухари! — признался он мне. — Как увижу сухари — сразу покупаю несколько килограммов.
— Что-то в этой твоей любви к сухарям есть…
— …предусмотрительное, — заметил Юрий Поляков.
В Доме творчества с нами за столом сидел Валентин Распутин. Поляков что-то рассказывал, и в его рассказе прозвучало слово «инфернальный».
— Юра, а что такое «инфернальный»? — спросил Валентин Григорьевич.
— «Дьявольский», — ответил Юра.
— Вот спасибо, а то я не знал, — сказал Распутин с детской улыбкой. — И все думаю, когда слышу это слово: что оно означает?..
— Морковный суп? — удивился Распутин. — Ведь пост кончился, вы что, вегетарианец? А вы прозаик или поэт?
— Прозаик.
— Все-таки прозаику, — со знанием дела сказал Валентин Распутин, — раз в день котлетку надо бы съесть.
Официантка в Переделкине сделала мне комплимент:
— Вы так кушаете аккуратно, ничего под столом не валяется.
Литературовед и переводчик Юрий Архипов запечатлевает для вечности Распутина и Личутина.
— Вот я с кем вас сфотографирую сейчас, с Мариной! — говорит Архипов.
— А вы чего такие серьезные, — говорю, — улыбайтесь! — Беру их обоих под руки и расплываюсь в улыбке.
— Мне такую фотографию не давай, — сердито сказал Личутин. — А то жена скажет: чем это ты там занимался?..
— Мне дайте, — говорю, — мой муж скажет: наконец-то с настоящими русскими писателями имела дело!..
— Последнее, что я прочитал из молодых, это Нарбикова, — говорил Валентин Распутин. — Меня заинтересовало ее высказывание: «Соловьи поют, чтобы слаще совокупляться. Для того же предназначено искусство». Мне даже стало интересно, что может написать человек, который так считает?
Владимир Личутин — поразительный прозаик. Он вскрывает такие пласты языка, которые давно никто не знает и не помнит. Недаром про него говорят: «Не читать Личутина — преступление. А читать — наказание».
— На лыжах-то катаетесь, Георгий Дмитрич? — спрашиваю Гачева, повстречав его на проселочной дороге.
— Я лыжи берегу, боюсь, затупятся. И так один конец отломился, вот я его привязал и уже лет пять катаюсь с привязанным концом.
— А чего пластиковые не купите?
— По причине крайней нищеты.
В Уваровке сосед Леша от радикулита настоял для растирания поясницы водку на мухоморе. Захотелось выпить. А ничего больше не было спиртного. Тогда он сел рядом с телефоном (в случае чего вызвать «Скорую»), пригубил и смотрит в зеркало. Видит — не побледнел, ничего. И тогда он спокойно выпил все.
Мой папа Лев на даче принялся растить картошку. Но у него вышла неувязка с колорадским жуком. Соседи стонали под игом колорадского жука, — только и ходили, собирали, согнувшись в три погибели.
— А у меня нет никаких вредителей! — радовался Лев.
Потом у всех выросла картошка, а у Льва — «горох».
Сосед Толя пришел посмотреть, в чем дело, и увидел у нас на огороде сонмище жуков.
— Как? Разве это он? — удивлялся папа. — Я думал, это божьи коровки. А колорадский жук, мне казалось, — большой, черный, страшный, похожий на жука-носорога, который водится в штате Колорадо.
Увидев, как огорчился Лев, Толя сказал нам:
— Я подложу ему в огород своей хорошей картошки, скажу, он плохо копал, и подложу. Он копнет — а там целый клад.
Еще он и кабачок туда закопал. И полиэтиленовый пакет с морковью.
— Сегодня Лемешеву сто лет! — объявила Люся. — По телевизору выступала его жена. «А поклонницы вам не досаждали? — спросила ведущая. — Про сыр была какая-то история?..» «Конечно! — та ответила. — Их звали сыроежками. Однажды Лемешев пошел в Елисеевский магазин и купил там сыр. Вот они все кинулись покупать этот сыр! Поэтому их прозвали сыроежки». Такую хреновину, — возмущенно сказала Люся, — про Сергей Яковлевича рассказывает!
Писатель Валерий Воскобойников вспоминал, как в питерском журнале «Костер» готовили к публикации повесть Юрия Коваля «Пять похищенных монахов». А в этой повести, кроме всего прочего, сообщается о том, что в городе Карманове делают бриллианты.
Вдруг в цензуре задержали тираж. Воскобойников побежал разбираться.
Ему объясняют:
— Нельзя называть город, где производят бриллианты.
— Да это придуманный город, — объясняет Валерий Михайлович. — На самом деле такого города нет!