Тангейзер
Шрифт:
Подходя к дому, он услышал веселый рев в четыре голоса боевой походной песни крестоносцев, такая хорошо звучит под ровный стук копыт на марше, даже кони идут бодрее, но сейчас, прислушавшись, Тангейзер признал, что и без аккомпанемента в виде конского всхрапывания песня звучит просто здорово.
За столом, уставленным чашами с вином, с Карлом, Константином и Вальтером пирует и Манфред, раскрасневшийся и довольный, потное лицо то и дело вытирает большим сарацинским платком.
Завидев Тангейзера, сказал приветливо:
– Вижу,
– Вроде того, – согласился Тангейзер.
– И как?
– Иногда получается, – ответил Тангейзер уклончиво. – Все-таки это другой мир, другая культура, другие обычаи…
Манфред сказал одобрительно:
– У тебя свежий взгляд, юноша. Это мне здесь все кажется привычным, ничему не удивляюсь, даже обидно!.. Да еще вон Константин за пять лет тоже привык, для него и сарацины уже как родня… Говорит, так и жить неинтересно.
Константин со стуком опустил чашу на столешницу.
– Неинтересно, – подтвердил он. – Должны быть либо приключения, либо… хотя бы хорошие драки!
– Что тоже приключение, – сказал Манфред с улыбкой. – Хоть и мелкое… Ну что, дружище, готов идти в гости во дворец к императору?
Тангейзеру показалось даже, что обращаются не к нему, вздрогнул, посмотрел на сурового рыцаря с надеждой.
– Я?..
– А кто у нас певец?
Тангейзер вскрикнул:
– Конечно же, я готов! И счастлив…
Манфред опустил чашу на стол и поднялся, исполненный достоинства и величественный.
– Тогда хватай лютню, и пойдем, – велел он. – Ехать довольно далеко.
Тангейзер спросил осторожно:
– Разве его величество не в лагере?
Манфред покачал головой:
– Нет. Султан подарил ему дворец, он в пяти милях от лагеря, и его императорское величество изволил перебраться туда. Сейчас он созывает гостей, чтобы отпраздновать вселение…
– Я мигом! – вскрикнул Тангейзер.
Через несколько минут он, уже одетый празднично и с лютней за спиной, стоял перед Манфредом. Тот оглядел его придирчиво, но кивнул, то ли оставшись довольным, то ли не придал слишком большого внимания тому, как одет, поэтам прощается некая вольность в одежде и поведении.
– Пойдет, – произнес Манфред. – Все, поехали!
У ворот дома их уже ждал небольшой отряд сопровождения, все как на подбор сарацины. Тангейзер взобрался в седло, и они сразу пошли вскачь к выходу из города, а потом по широкой протоптанной дороге вроде стены роскошных олив миновали лагерь, и наконец Манфред вытянул вперед руку.
– Вон он, подарок императору!
Впереди открылось поле желтеющей пшеницы, через него идет широкая дорога, обрамленная оливами и акациями, а дальше поднимается серебристая крыша исполинского дворца.
Далеко вперед вынесен забор из таких тонких металлических прутьев, что Тангейзер издали его и не рассмотрел.
У них приняли коней, Манфред сказал с приветливой улыбкой:
– Все, мы прибыли.
Дворец утопает в зелени, видна только крыша и веранда под нею, Тангейзер шел по широкой дороге, где с обеих сторон пышно цветут мимозы, по каменному желобу бежит чистейшая вода, напиться слетаются стрекозы с прозрачными неподвижными крыльями, дивно прекрасные бабочки, толстые мохнатые шмели…
Наконец открылся во всей сказочной красоте дворец, настолько светлый и радостный, что у Тангейзера завистливо трепыхнулось в груди, ну почему, почему таких чудес нет в Германии, нет вообще в холодной и мрачной Европе!
К дворцу не ведут ступени, как обычно в Европе, просто вокруг него площадь закована в белый мрамор, по которому так легко и радостно ступать. Когда приблизился к поддерживающим крышу колоннам, изумился, что нет обязательной стены с массивными воротами, на которой стражники с копьями…
Площадь незаметно перешла в такой же мраморный пол и внесла с собой все ароматы и запахи сада. Манфреда и Тангейзера с улыбкой встретил пухлый человек в роскошном халате, поклонился и указал, куда свернуть.
Манфред внезапно остановился, лицо его посерьезнело.
– Я пока тебя оставляю, – сказал он, – мой юный друг…
– Но как же…
– О тебе позаботятся, – прервал Манфред. – Пойми, это для тебя пирушка, а для меня еще и работа.
Он исчез, дружески подтолкнул его в сторону далекой двери. Залы все-таки существуют, как убедился Тангейзер, но врата настолько узорные, цветные и разукрашенные дивным узором, что и они смотрятся лишь как редкие картины, он шел нарочито медленно, стараясь не вертеть головой, неприлично, но рассматривая все жадно и восторженно.
Издали донеслись звуки музыки, он чуть было не ускорил шаг, но удержался, на той стороне зала настолько большая дверь, что можно верхом на коне, по обе стороны двое стражей, наконец-то, оба в кольчугах из мелких колец, огромный рост и угрожающий вид, в руках копья с блестящими наконечниками, острыми, как бритвы.
Откуда-то сбоку вынырнул улыбающийся человечек в таком же расшитом халате, как и первый, только еще больше золотого шитья, поклонился и спросил по-немецки с сильным акцентом:
– Тангэй… зэр?
Тангейзер кивнул:
– Он самый.
– Прошу вас, – сказал человек в халате. Он распахнул двери и отступил с поклоном. – Сюда…
Тангейзер сделал шаг и ощутил, что ноги отказываются повиноваться. Ему показалось, что попал в рай, а еще подумал, что рассказы о гареме, который Фридрих держит у себя на Сицилии, – чистая правда. Здесь тоже все пропитано чувственными наслаждениями, начиная от приторных ароматов, томной музыки и молчаливо скользящих полуголых девушек с подносами в руках, либо уставленными чашами с уже налитым вином, либо с огромными гроздьями спелого винограда.