Тангейзер
Шрифт:
Тангейзер сказал тихо:
– Я этот ад давно ношу в себе. Я сам хочу освободиться от него. Говорят, папа римский это может.
– Папа римский, – сказал Вольфрам с почтением, – наместник Господа на земле!.. У него ключи от Царства Небесного, он волен освобождать любого человека от любого греха!
– Дай-то Бог, – прошептал Тангейзер. – Никто не знает, как мне это важно. Счастья тебе, мой дорогой друг…
Вольфрам снова обнял его с чувством, а когда разжал объятия и отодвинулся, Тангейзер
– Я никогда не забуду твой подвиг, – прошептал Вольфрам. – Тангейзер, я твой вечный должник и… понимаю, что никогда-никогда не смогу отплатить тебе ничем подобным по величию и жертвенности! Но я закажу детям и внукам, чтобы всегда наш род помнил о твоем подвиге и служил твоему роду.
Тангейзер тоже обнял Вольфрама, но тут же отпустил и даже оттолкнул в грудь.
– Все, – сказал он твердо, – иди. А то и я разревусь. А я в сарацинских землях приучился, что мужчинам плакать непристойно. Иди, дружище!
Вольфрам обнял Эккарта, сказал в слезах, что понимает его благородное стремление, и теперь уже о нем будут слагать песни, как об образце доблести и чести.
Наконец он вскарабкался на коня, вскинул руку в прощании, а потом оба видели, как он быстро исчезает в облаке желтой пыли.
– Папа с радостью простит вам все грехи, – сказал Эккарт убежденно. – С радостью!
– С чего вдруг? – спросил Тангейзер с надеждой.
– Жертва, – объяснил Эккарт. – Жертва угодна Господу. А вы пожертвовали всем, мой господин… Пойдемте же быстрее! Теперь мне самому не терпится увидеть Вечный город… и быть свидетелем вашего триумфа!
Глава 14
Дорога тянется и тянется, становясь все более южной: вдоль дороги с обеих сторон высокие и гордые акации, небо чистое и солнечное, даже трава зеленее и ярче, чем в Германии.
Эккарт брел с задумчивым видом, наконец, поравнявшись с Тангейзером, проговорил со вздохом:
– Наверное, я не понимаю многое в жизни миннезингеров потому, что сам стихи не пишу, я только певец, однако же…
– Говори, – попросил Тангейзер, – мой самоотверженный друг. Я меньше знаю, чем чувствую, но если смогу ответить…
– Ты очень хорошо пел, – проговорил Эккарт с трудом. – Настолько хорошо, что мне показалось…
Он умолк, словно испугавшись чудовищности обвинения, но Тангейзер ответил мрачным голосом:
– Тебе не показалось.
– Мне показалось, – быстро договорил Эккарт, – что ты делаешь это искренне! Но как такое можно? Разве можно… Не понимаю! Если ты знаешь нечто выше плотской любви… то почему ты вдруг спел так искренне и сильно, что все поверили и возмутились?
Тангейзер процедил с болью сквозь зубы, лицо его страдальчески изменилось:
– Да потому что все они, что в зале, что на сцене, поют о высокой любви, но даже не знают, против чего… не знают того, что воспевают! Чтобы говорить о духовной любви, нужно сперва ощутить телесную, чтобы потом не жалеть запоздало, что чего-то не узнал, не попробовал…
Эккарт пробормотал:
– Кажется, что-то ощущаю, но это так мерзко и чудовищно…
Тангейзер не отрывал взгляда от далекого горизонта, что вздрагивает и приподнимается при каждом шаге, чтобы тут же опуститься.
– А как это понять, – сказал он с горечью, – тем, кто еще только-только начал жрать из корыта плотских утех, кто еще этим счастлив, кто еще не насытился?.. Чтобы с одной горы подняться на другую, высокую, нужно спуститься в покрытую тьмой долину и пройти ее всю, прежде чем начать новый подъем на новую высоту!
Эккарт слушал его и смотрел с таким напряженным вниманием, что заспотыкался и чуть не упал, но Тангейзер успел подхватить его под руку.
– Я понимаю, – прошептал он, – я тоже… чувствую стыд, что веду себя неправильно, но я часто не могу удержаться от блуда…
Тангейзер фыркнул:
– Что есть блуд?
– Блуд, – ответил Эккарт твердо, – это нехорошо. Я никогда не позволю себе с женой друга или брата, как и своего господина, но часто я не мог удержаться… встречая вольную незамужнюю женщину!
Тангейзер спросил с интересом:
– Что, ни разу не соблазнял замужнюю?
Эккарт ответил со стыдом в голосе:
– Было однажды… Но я не знал, что она замужем. К тому же она была из простолюдинов. Но потом я исповедался, на меня наложили епитимью, я долго каялся и старался жить праведно…
– …насколько это возможно, – договорил Тангейзер.
– Насколько это возможно, – согласился Эккарт упавшим голосом. – Все-таки мир греховный… но это не оправдание! Нельзя уступать соблазнам!.. Но я понимаю, что сказал Иисус насчет того, что ему раскаявшаяся блудница дороже ста девственниц.
Тангейзер набрал в грудь воздуха, чтобы все опровергнуть, он чувствовал себя старым и мудрым в сравнении, хотя Эккарт его одногодок, но неожиданно даже для себя сник, стал как будто ниже ростом, сказал тоскливо:
– Может быть, ты прав… как никогда… ну ладно, часто бывало и раньше. Да, я та раскаявшаяся блудница. А они… сто девственниц, что поют о чистоте и возвышенной любви… не зная, что это такое!
Эккарт возразил тихо:
– Ну почему же…
– А потому! – рыкнул Тангейзер. – Светлому дню по-настоящему может радоваться только тот, кто пережил темную ночь! А кто не знал разгула плотских страстей, чувственных оргий, тот не оценит духовность любви, ее правоту и святость!.. Потому я и запел о плотском, я хотел дать им понять…