Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)
Шрифт:
— Вы просто потрясающе догадливы, — лукаво покосился на нее Арнольд. — И ужасно прямолинейны. Любите называть вещи своими именами, да?
— Ну, — Алёна пожала плечами, — надеюсь, вы не обиделись? А что вообще украли из музея? Какую «цацку», как говорил Рудько? Имелся в виду какой-то музейный экспонат?
— Да не вполне музейный, — Арнольд осторожно придержал Алёну за локоть, внимательно оглядел Гаванную улицу, до которой они как раз дошли, и лишь потом начал переходить ее.
— Так вот насчет «цацки», — продолжил он. — Это экспонат не столько музейный, сколько выставочный. В музее готовилась выставка экспонатов одесских коллекционеров. Ничего особенно ценного, так, сокровища местного значения, зачастую имеющие ценность лишь для их владельцев, но все равно — интересные. «Золотой мусор Одессы» — так решили ее назвать. Каждый хозяин, естественно, преувеличивал ценность своей коллекции. У многих экспонатов есть своя история, и один Бог знает, что там правда, а что — выдумка. Вчера вещи приняли, а сегодня утром выяснилось, что один из экспонатов — по преданию, перстень одесского диктатора Гришина-Алмазова, — оказался подмененным. Вчера был золотой перстень с андалузитом, вернее, с его разновидностью — хиастолитом, — а сегодня — примитивная подделка. Вчера его принимала сама директриса, сегодня она вообще ничего понять не может и рвет на себе парик.
Ничего себе, цацка… Историческая ценность!
— И вы знаете, кто это сделал? — возбужденно спросила Алёна. — Кто подменил? Этот самый байкер?
— Похоже на то. У него была такая возможность. Он оказался в музее как раз во время приема и описи экспонатов некоего Юлия Матвеевича Батмана. Это мой добрый приятель, мелкий коллекционер, который цену этому перстню и знать не знал, думал, это просто симпатичная вещица без роду без племени. Я проследил историю перстня, я рассказал Батману, какой ценностью он владеет, я уговорил его выставить украшение в музее, и вот…
— Получается, этот байкер тоже знал истинную историю перстня, — перебила Алёна. — Откуда? Он тоже коллекционер?
— Он коллекционер денег, — буркнул Арнольд.
— Привет, Арик! — вдруг раздался веселый голос, и дорогу пересек очень складный парень среднего роста в белой майке и джинсах, таких узких, что, чудилось, они приросли к его сильным, чуть кривоватым ногам. — Как оно ничего?
— И вам таке ж, — ответил Арнольд с улыбкой. — Знакомьтесь, Алёна, это Роман, спасатель с Лонжероновского пляжа. А это Алёна Дмитриева, писательница из Москвы.
— Из Нижнего Горького, — поправила Алёна несколько строптиво: столицу нашей Родины она терпеть не могла.
— Вау! — восхищенно сказал Роман, устремляя на Алёну взгляд своих темных, почти черных, как спелые сливы, итальянских, а может, греческих или еврейских, но не исключено, что турецких, словом, черноморских, одесских очей. — Да уж, кому мама — Одесса, а кому — Волга… Но до чего же красивые у Волги-мамы дочки-писательницы!
— Ну, — не осталась Алёна в долгу, посылая Ромке один из тех взглядов, на которые была большая мастерица: обещающих много и не обещающих ничего, зовущих и отвергающих, исполненных искренних чувств и в то же время сверкающих фальшью… надо иметь в виду, что наша героиня была величайшей кокеткой! — Ну, одесские спасатели тоже ничего себе! А также частные детективы.
— Ого! — насторожился Роман. — Ты ей сказал?!
— Пришлось, — развел руками Арнольд. — Деваться было просто некуда.
— Он тоже оказался спасателем, — улыбнулась Алёна. — Вернее, спасителем. Моим. Причем два раза подряд. О, да мы пришли!
Они пересекли Дерибасовскую и стояли у забора стройки напротив крыльца гостиницы. Отбойные молотки уже не грохотали так устрашающе, как вчера, но что-то железное все же ковали.
— Интересно, что это они так старательно реставрируют? — спросила Алёна. — Вы одесситы, вы знаете?
Арнольд кивнул:
— Гостиница «Новая Московская», декоративный модерн начала XIX века. Судя по всему, конца-краю этой реставрации не видать.
— На ночь-то они прекращают этот кошмар? — с ужасом спросил Роман.
— Да как вам сказать, бывает, — усмехнулась Алёна. — Но иногда приходится куда-нибудь сбегать на ночь. Вчера, к примеру, мне удалось переночевать в другом номере, окнами на противоположную сторону.
— А куда вы намерены сбежать сегодня? — спросил Роман. — А то, если вам некуда, мы с Ариком… правда, Арик?..
Арнольд кивнул, но как-то нерешительно и ничего не сказал. Это на миг укололо Алёну. Она собиралась сказать, что пойдет танцевать аргентинское танго в ресторане «Папа Коста», но вместо этого задрала нос и проговорила довольно прохладно:
— Вечер у меня занят, спасибо.
Она ждала, что Арнольд попросит ее телефон… Но не дождалась. В самом деле, с чего ему было просить ее номер?!
А может быть, он просто постеснялся сделать это при Романе?
Например, Роман знаком с его женой и знает, что она не одобряет, когда муж берет телефоны у всяких встречных-поперечных спасенных им женщин!
На самом деле причин могло быть много. Но самой правдоподобной — и самой неприятной — было то, что Арнольду просто не хочется больше встречаться с Алёной.
Ну, вырвал ее из лап милиции. Ну и что?
«Да и в самом деле! Подумаешь! — подумала Алёна, холодно кивая на прощание обоим мужчинам и открывая своим ключом дверь в гостиницу. — Не очень-то и хотелось! Что такое мимолетное знакомство по сравнению с милонгой?!»
Старожилы говорили: «Если вы думаете, что Вавилонское столпотворение произошло в каком-то Вавилоне, вы таки ошиблись. Оно происходит сейчас — в Одессе!»
В восемнадцатом-девятнадцатом годах власть в городе менялась быстрей, чем некто Казанова менял свои перчатки и своих женщин. Советы, белогвардейская Добровольческая армия, петлюровцы, интервенты кромсали город, как именинный пирог, — чтобы всем досталось хоть по кусочку. Иной раз жители одной и той же улицы не знали, при какой власти живут: «Чи флажки красные казать, чи белые, чи жовто-блакитные, чи якись зеленые…»
Киногруппа Харитонова приехала в Одессу еще при красных, жилось в это время более чем страшновато, и все, и актеры, и режиссеры, не скрывали радости, когда красных наконец-то вышибли вон.
В городе худо-бедно закрепились части Добрармии Деникина. Скоро в одесский порт вошли корабли Антанты с солдатами Иностранного легиона, сенегальскими стрелками и морской пехотой.
Однако до спокойствия было еще далеко, потому что совершенно распоясались уголовники. Поставил Одессу вверх ногами (а многие выражались проще и точней — раком) знаменитый вор и убийца, бывший каторжник Миша Япончик. Собственно, по метрикам он звался Моисеем Вольфовичем Винницким. В Япончика его перекрестили за узкие глаза, ну а Мишей он сам себя назвал.