Танго старой гвардии
Шрифт:
— Нет, вы только представьте — всю жизнь пялиться на шахматную доску. Непременно повредишься в рассудке. Вроде как этот Бобби Фишер.
— Ну да.
— Поезжайте по нижней дороге. Время есть.
Скрип гравия под шинами стихает — «Ягуар» выехал за железную ограду и медленно катит по бетону автострады, обсаженной оливами, мастиковыми и фиговыми деревьями. Макс мягко притормаживает на крутом повороте — и вот за ним открывается тихое сияющее море, против света похожее на изумрудное стекло, силуэты пиний, домики, лепящиеся на склоне горы, и Везувий по ту сторону залива. Позабыв на миг о присутствии пассажира, Макс поглаживает руль, всецело отдавшись удовольствию от вождения, благо две точки расположены во времени и в пространстве так, что можно слегка расслабиться. Врывающийся в окно ветер напоен медом, и смолой, и последними ароматами лета — в здешних местах оно всегда сопротивляется смерти, простодушно и ласково сражаясь с листками календаря.
— Чудесный день, Макс.
Моргнув, он возвращается к действительности и снова поднимает глаза к зеркалу заднего вида. Доктор Хугентоблер, отложив газеты в сторону, подносит ко рту гаванскую сигару.
— В самом деле.
— Когда вернусь, все будет уже совсем иначе.
— Будем надеяться,
Вместе с клубом дыма Хугентоблер испускает невнятное бурчание. Этому краснолицему благообразному человеку принадлежит санаторий в окрестностях озера Гарда. Своим состоянием он обязан богатым евреям, просыпавшимся посреди ночи от того, что приснилось, будто они по-прежнему — в лагерном бараке, снаружи доносится лай караульных собак и эсэсовцы сейчас поведут в газовую камеру. Хугентоблер вместе со своим партнером, итальянцем Баккелли, в первые послевоенные годы лечил их, помогал забыть об ужасах нацизма и избавиться от кошмарных видений, а по окончании курса рекомендовал совершить поездку в Израиль, организуемую дирекцией, и присылал астрономические счета — благодаря им он и может теперь содержать дом в Милане, квартиру в Цюрихе и виллу в Сорренто с пятью автомобилями в гараже. Вот уже три года Макс водит их и отвечает за техническое состояние, а также следит, чтобы все было в исправности и порядке на вилле, где, кроме него, служат еще садовник и горничная — супруги Ланца из Салерно.
— Прямо в аэропорт не надо. Проедем через центр.
— Слушаю, хозяин.
Скользнув беглым взглядом по циферблату «Фестины» на левом запястье — часы в корпусе поддельного золота идут верно, а стоят дешево, — Макс вливается в редкий поток машин, мчащих по проспекту Италии. Действительно, времени более чем достаточно, чтобы доктор на моторном катере успел добраться из Сорренто на другой берег, минуя все извивы и повороты дороги, ведущей в аэропорт Неаполя.
— Макс.
— Да, хозяин?
— Остановите у Руфоло и купите мне коробку «Монтекристо № 2».
Трудовые отношения между Максом Костой и будущим работодателем были урегулированы мгновенно, с первого взгляда, которым психиатр окинул претендента, тотчас потеряв интерес к лестным — и наверняка лживым — рекомендациям его предшественников и соперников. Хугентоблер, человек практического склада, свято уверенный, что профессиональное чутье и житейская опытность никогда не подведут и помогут разобраться в особенностях «condition humaine», [3] решил, что стоящий перед ним элегантный, хоть и несколько потасканный человек с открытой, почтительной и спокойной манерой держаться, с благовоспитанной сдержанностью, сквозящей в каждом жесте и слове, есть олицетворение порядочности и приличий, воплощение достоинства и компетентности. И кому же, как не ему, вверить попечение о том, чем так гордится доктор из Сорренто, — великолепную коллекцию автомобилей, в которой имелись «Ягуар», «Роллс-Ройс Silver Cloud II» и три антикварные диковины, в том числе и «Бугатти 50Т-купе». Разумеется, Хугентоблер и вообразить себе не мог, что в былые времена его нынешний шофер сам раскатывал в машинах не менее роскошных — собственных или чужих. Будь сведения швейцарца полнее, он пересмотрел бы, пожалуй, свои воззрения и счел бы нужным подыскать себе колесничего с наружностью менее импозантной и с биографией более заурядной. И сочтя так, просчитался бы. Ибо всякий, кто сведущ в оборотной стороне явлений, понимает: люди, потерявшие свою тень, подобны женщинам с богатым прошлым, подписывающим брачный контракт: не бывает жен вернее — они знают, чем рискуют. Но, разумеется, не Максу Косте просвещать доктора Хугентоблера по части мимолетности теней, порядочности потаскух или вынужденной честности тех, кто был сначала жиголо, а потом так называемым вором в белых перчатках. Впрочем, белыми они оставались не всегда.
3
Условия человеческого существования (фр.); здесь — «природа человеческая».
Когда моторный катер «Рива» отваливает от дебаркадера «Марина Пиккола», Макс Коста еще несколько минут стоит, опершись на ограждение волнолома и глядя вслед суденышку, скользящему по голубому клинку залива. Потом развязывает галстук, снимает форменную тужурку и, перебросив ее через руку, идет к автомобилю, припаркованному возле управления финансовой гвардии, у подножья обрывистой горы, возносящейся к Сорренто. Сунув пятьдесят лир мальчику, присматривавшему за «Ягуаром», садится за руль и медленно выезжает на дорогу, по замкнутой кривой поднимающуюся к городку. На площади Тассо останавливается, пропуская вышедшую из отеля «Виттория» троицу — двух женщин и мужчину, — и рассеянно смотрит, как, держась почти вплотную к радиатору, они проходят мимо. У всех троих вид богатых туристов — из тех, что предпочитают приезжать не в пик сезона, когда так многолюдно и шумно, а попозже, чтобы спокойно наслаждаться морем, солнцем и хорошей погодой, благо она тут держится до глубокой осени. Мужчине — темные очки, пиджак с замшевыми заплатами на локтях — на вид лет тридцать. Младшая его спутница — хорошенькая брюнетка в мини-юбке; длинные волосы собраны в «конский хвост». Старшая — женщина более чем зрелых лет — в бежевом кардигане, в темной юбке, в мужской твидовой шляпе на очень коротко остриженной серебристо-седой голове. Птица высокого полета, наметанным глазом определяет Макс. Такая элегантность достигается не самой одеждой, а умением ее носить. Это выше того среднего уровня, который даже в это время года встречается на виллах и в хороших отелях Сорренто, Амальфи и Капри.
В этой женщине есть нечто такое, отчего невольно провожаешь ее глазами. Может быть, дело в том, как она держится, как неторопливо и уверенно идет, небрежно сунув руку в кармашек вязаного жакета: эта манера присуща тем, кто всю жизнь твердо ступает по коврам, устилающим мир, который принадлежит им. А может быть, в том, как поворачивает голову к своим спутникам и смеется каким-то их словам или сама произносит что-то, но что именно — не слышно за поднятыми стеклами машины. Так или иначе, но на одно стремительное мгновение, как бывает, когда в голове вдруг вихрем проносятся разрозненные обрывки забытого было сна, Максу чудится, что он ее знает. Что узнаёт какой-то
Макс уже почти на углу Корсо Италия, когда память его вновь будоражат знакомые ощущения, но на этот раз воспоминание конкретней — отчетливей лицо, внятнее голос. Яснее предстает какой-то эпизод или даже череда сцен. Удивление сменяется ошеломлением, и он давит на педаль тормоза так резко, что водитель задней машины опять сигналит ему в спину, а потом негодующе жестикулирует, когда «Ягуар» внезапно и стремительно уходит направо и притирается к обочине.
Макс вынимает ключ из замка зажигания и несколько секунд сидит неподвижно, разглядывая свои руки на руле. Потом вылезает из машины, натягивает тужурку и под пальмами, которыми обсажена площадь, шагает к террасе бара. Он встревожен. Он, можно даже сказать, напуган тем, что реальность вот-вот подтвердит смутное наитие. Троица все еще сидит на прежнем месте и занята оживленным разговором. Стараясь, чтобы не заметили, Макс прячется за кустами небольшого сквера, метрах в десяти от стола, и теперь женщина в твидовой шляпе обращена к нему в профиль: она болтает со своими спутниками, не подозревая, как внимательно за ней наблюдают. Да, вероятно, в свое время была очень хороша, думает Макс, лицо ее и сейчас, как принято говорить, хранит следы былой красоты. Может быть, это и есть та, о ком я думаю, размышляет он, мучаясь сомнениями, но определенно утверждать нельзя. Слишком много женских лиц промелькнуло за время, объявшее и «до», и долгое-долгое «после». По-прежнему скрываясь за кустами, он вглядывается, ловит какие-то ускользающие черточки, способные освежить память, но так и не может прийти ни к какому выводу. Наконец спохватывается: если будет торчать здесь и дальше, то непременно привлечет к себе внимание — и, обогнув террасу, усаживается за столик в глубине. Заказывает негрони [4] и еще минут двадцать изучает женщину, сопоставляя ее манеры, повадки, жесты с теми, что хранит его память. Когда трое покидают бар и снова переходят площадь, направляясь к виа Сан-Чезарео, Макс наконец узнает ее. Или думает, что узнал. Держась поодаль, он идет следом. Лет сто уж не билось так сильно его старое сердце.
4
Негрони — коктейль-аперитив на основе джина и вермута. Назван в честь изобретателя, французского генерала Паскаля-Оливье графа де Негрони.
Хорошо танцует, отметил Макс Коста. Раскованно и даже не без дерзости. Отважилась повторить за ним неожиданное, сложное, вычурное па, которое он сделал специально, чтобы опробовать ее мастерство: менее ловкая женщина нипочем бы не справилась. Лет двадцати пяти, прикинул он. Высокая, стройная, руки длинные, с тонкими запястьями, а ноги под легким, темным, на свету отливающим в лиловое шелком, который открывает ее плечи и спину до самой талии, кажутся просто бесконечными. Она была на высоких каблуках, подобающих вечернему туалету, и потому лицо — невозмутимое, хорошо очерченное и вылепленное — приходилось вровень с лицом Макса. Золотисто-русые волосы по последней моде сезона были слегка подвиты и коротко подрублены сзади, на затылке. Танцуя, она смотрела в одну точку — чуть выше фрачного плеча, где лежала ее рука с обручальным кольцом на безымянном пальце. Ни разу после того, как Макс с учтивым поклоном пригласил ее на медленный вальс-бостон, он так и не встретился с ней глазами. А они у нее под ровными дугами высоких, выщипанных в ниточку бровей цветом напоминали прозрачный, текучий мед и были слегка подведены — ровно настолько, насколько нужно, точно так же, как в самую меру были чуть тронуты помадой губы. Ничего общего с другими пассажирками, которым Макс Коста оказывал внимание в тот вечер, — зрелыми дамами, крепко надушенными пачулями или сиренью, и неуклюжими, затянутыми в светлые платья с короткими юбками барышнями, которые прикусывали губы, силясь не сбиться с такта, вспыхивали, когда он обхватывал их талию, и хлопали в ладоши при звуках «хупы-хупы». Так что танцор с «Полония» впервые за весь вечер начал получать удовольствие от своей работы.
Они так и не взглянули друг на друга, пока оркестр, завершив бостон «What I’ll Do», не начал танго «В сумраке». На мгновение замерли на полупустой площадке, и Макс, увидев, что она не спешит возвращаться к своему столику — куда только что сел человек в смокинге: муж, без сомнения, — при первых тактах приглашающе развел руки, и женщина бесстрастно, как и прежде, подчинилась. Опустила левую руку на плечо партнеру, томно протянула ему правую и пошла (точнее говоря, «заскользила», подумал Макс) по паркету, как и прежде уставившись медовыми глазами куда-то поверх головы кавалера: она как будто его не замечала, но при этом с поразительной точностью повиновалась уверенному медленному ритму, в котором он вел ее, стараясь сохранять почтительное расстояние — ни на дюйм не меньше нужного для правильного выполнения фигур.
— Как вам здесь нравится? — спросил он, исполнив сложное па, которое она повторила с полнейшей непринужденностью.
Она наконец удостоила его мимолетным взглядом. И, кажется, намеком на улыбку — мелькнувшую и тотчас вслед за тем исчезнувшую.
— Здесь прекрасно.
В последние годы танго, возникшее в Аргентине и вошедшее в моду на парижских «балах апашей», производило фурор по обе стороны Атлантики. И неудивительно, что танцевальная площадка немедленно заполнилась парами, с большей или меньшей грацией выполнявшими разнообразные фигуры, причем выполнение это в зависимости от мастерства варьировало от пристойного до смехотворного. Партнерше Макса меж тем легко удавались самые сложные па — причем и классические, ожидаемые и предусмотренные, и такие, которые он, с каждой минутой все больше доверяя своей даме, изобретал на ходу, в свойственных ему изысканно-простом стиле и чуть замедленном темпе, а она, ни разу не сбившись, не потеряв ритма, следовала за ним естественно и свободно. И тоже получала явное удовольствие от движения и музыки — об этом можно было судить и по улыбкам, которыми после каких-нибудь особо замысловатых фигур теперь иногда одаривала Макса, и по тому, что время от времени ее золотистый взгляд, возвращаясь из неведомых далей, на несколько секунд обращался к партнеру.