Танго железного сердца
Шрифт:
— Как называется это село?
Бетонная стена лаборатории перед Бисеровым небрежно выкрашена белой водоэмульсионной краской. Или залита слоем глазури, как пасхальный кулич — в зависимости от воображения смотрящего. В животе у Бисерова урчит, так что за свое воображение сержант может быть спокоен. Вообще, это обманка: иней и потеки льда поверх облупившейся бежевой штукатурки, но выглядит… сладким.
Леденец, думает Бисеров. Потом говорит:
— Зи браухн кайнэ анкст цу хабн. Бальт комт ди рётэ арме.
Что в переводе означает: «Вам нечего бояться. Скоро придет
Тем более, что к фрицам Красная Армия уже пришла. Поздно бояться.
— Повторяешь? Молодец.
Бисеров выпрямляется и видит на крыльце старшего политрука Момалыкина, Оки Басаровича.
— Вольно, — говорит Момалыкин. — Валя, слишь, ты утреннюю сводку слушал? Что там?
Бисеров рассказывает. Упорные бои в направлении Дрездена, наши войска форсировали Одер и закрепились на западном берегу. Несмотря на ожесточенное сопротивление противника, взяты и освобождены города: Мюнхеберг, Эркнер… Бисеров перечисляет еще с десяток и заканчивает победно: важный стратегический порт Пиллау!
Слегка озадаченный таким подробным отчетом политрук говорит:
— Э… спасибо.
Потом говорит:
— Война, слишь, скоро кончится, Валя. А мы с тобой здесь сидим. Обидно. Возьмут наши Берлин — и нет войны. Приедут домой, скажут: чего ж ты, Оки Басарыч, красный кавалерист, совсем Гитлера не бил? Где ты был, Оки, спросят? А мне даже, слишь, ответить нечего! Э, да что тут скажешь? Уфалла!
Политрук в сердцах машет рукой.
Среди ребят ходят слухи, что в гражданскую Момалыкин был заместителем самого Буденного. Так или нет, Оки Басарыч — это нечто особенное. Одни усищи чего стоят. И короткая неуставная папаха из шкуры барашка.
— Я пойду, Оки Басарыч? То есть… разрешите идти!
— Иди, Валя, — говорит старший политрук и вздыхает. Усы качаются, как еловые лапы.
Снег падает вниз — плотный, налитый водой. С влажным шлепком разбивается о карниз. Гуля даже не поворачивает головы. Нет, Георгий не проснулся. Наверное. Все равно.
За окном — ранняя оттепель, солнце.
И птицы. Айгуль слышит их щебет — весенний и бодрый. На коленях у неё лежит раскрытый журнал. Фотография девушки в бикини, надпись гласит «Festei». На соседней странице — гороскоп на март. Знак: Водолей.
Пауза.
Трубка зажата в руке — холодный пластиковый кирпич. Слова бьются в нем, закипают прозрачными пузырями: займись собой, займись, тебе уже не двадцать и даже не двадцать пять, у тебя ребенок, ты о нем подумала? подумай, да-да, я понимаю, что мальчику нужен, да, не надо опускать руки, нет, нет, да, не болеет, деньги вышлю, спасибо, я отдам, ничего, ты же знаешь, приезжай, сейчас не получается, ты же моя мама, я твоя…
Айгуль сидит, погрузившись в серое безмыслие, зафиксировав себя неподвижно, словно больную ногу в гипсе. Я так устала, думает Гуля. Трубка в руке истекает пузырями.
— Не обижайся. Ты меня слышишь? Алло, алло!
От нечего делать Бисеров тщательно мнет желтую газетную бумагу, потом разглаживает и читает:
«Деритесь, как львы!
В радостные дни наступления Красной Армии мы хотим передать вам весточку о нашей победе на трудовом фронте. Колхозы и совхозы Узбекистана вырастили в этом году невиданный урожай и сдали государству на 6 миллионов пудов больше хлеба, чем в прошлом году. Все для фронта, все для победы! — с этой мыслью живет и работает весь узбекский народ.
Деритесь, как львы, славные воины-узбеки!»
Когда сержант, наконец, вываливается из теплого отхожего места, звучит твердый командирский голос:
— Бисеров!
Сержант против воли подскакивает.
— Я!
— Руки мыл? — Филипенко смотрит на него с усмешкой. Выдыхает пар из резных ноздрей.
— Так точн… Обижаете, товарищ лейтенант!
— За мной, — говорит старлей. Вот хохлятина, думает Бисеров с уважением. Построил меня, да?
Он взбегает вслед за Филипенко по лестнице. Лед со ступеней аккуратно сколот и сложен в кучу. Голубой фронтон с венком и римскими цифрами оброс сосульками, как борода челюскинца. Бисеров проходит между колонн. Колонны раньше были греческие, сейчас просто грязные.
Над крышей со сдержанным величием реет красный флаг.
В доме с греческими колоннами в царские времена находилась электростанция, в гражданскую — картофельный склад (на первом этаже), школа (на втором), сейчас здесь штаб. Метрах в пятидесяти возвышается бетонное здание лаборатории. Бисеров поворачивается и видит вдалеке «беседку Ворошилова», там курят ребята из батальона охраны. За беседкой чернеет лес. За тощими спинами тополей и осин выстроились толстые белые ели. А где-то там, не видно, по лесу тянется колючая проволока, обозначая границы секретной зоны.
Бисеров топает сапогами, стряхивая снег, затем шагает в дверь.
— Держи, — говорит Филипенко и протягивает руку. Бисеров опускает взгляд. Видит жестяную круглую коробочку с надписью готическими буквами. Это же… о!
— Немецкая мазь для альпинистов. Намажешь лицо и шею.
Увидев, как изменилось лицо Бисерова, старлей поясняет:
— Чтобы кожа не облезла. Мороз все-таки.
Да, мороз. Особенно если летишь с высоты полкилометра, вокруг свист ветра и сорок градусов (а наверху и все пятьдесят) обдирают голую кожу ледяной теркой. Но пожрать леденцов после приземления все равно было бы неплохо, думает Бисеров. Эх.
— Спасибо, товарищ лейтенант! — говорит Бисеров искренне.
Сержант готов сейчас думать о леденцах, об уроках немецкого, о сводках Главного командования — о чем угодно, только не о том, что предстоит. О бабах — хороший вариант, но не сегодня. Потому что тогда Бисеров волей-неволей вспомнит женщину с коляской. И понеслась.
«Если ты еще не решила проблемы жилья, не изменила свои пристрастия и стиль — спеши. Время способствует и твоим романтическим отношениям: ты привлекаешь внимание. Вернется тот, кого ты считала суженым. Придется выбирать среди поклонников из прошлого».