Танки решают все!
Шрифт:
«О чем он говорит? — в смятении подумал Гюнтер. — Ближний Восток уже потерян, завтра проклятые союзники возьмут Каир, а потом из Туниса ударят по Италии». Оберст заподозрил, что стрессы последних месяцев повредили гениальный рассудок его недавнего кумира. Адъютант фюрера уже делал ему знаки, что пора прекращать аудиенцию, но фон Бутов все-таки спросил о том, что волновало его уже два с лишним года:
— Мой фюрер, когда вы приняли решение напасть на СССР? Ведь в «Майн кампф» сказано, что Россия может быть нашим сырьевым тылом.
Мутно поглядев на него, Гитлер проворчал:
— Решение было принято ровно за две недели до начала войны.
Словно рассеялась пелена помутнения, выкрики Гитлера больше не гипнотизировали. Гюнтер видел, что непогрешимый вождь путается в доводах: то ли американцы заставили его развязать бойню, то ли духи предков уговорили совершить великий подвиг… Тем временем фюрер заговорил о предавших его и Рейх генералах во главе с Паулюсом и Гейдрихом, которые даже не попытались покончить самоубийством, а сдались большевикам. Он несколько раз повторил разными словами: дескать, даже безродная шлюшка, если мужчина бросает ее, способна взять револьвер и застрелиться, а генералы и даже генерал-фельдмаршал не нашли в себе сил нажать спусковой крючок… После паузы Гитлер опять принялся выкрикивать:
— В мирное время в Германии двадцать тысяч человек ежегодно выбирали самоубийство. А здесь генерал, который видит, как умирают тридцать пять или девяносто тысяч его солдат, храбро защищаясь до самого конца, — как он может сдаваться большевикам? Одному богу известно, как могло случиться такое! Их увозят в Москву, они попадают в лапы ГПУ и подписывают прокламации, призывая сдаваться других немцев… За неделю в Румынии сдались русским сорок генералов! Какое малодушие — в старые времена полководцы, которые видели, что все потеряно, бросались на свои мечи. Ведь это так легко, а револьвер делает самоубийство совсем простым. И эта красивая женщина, действительно очень красивая женщина, которую оскорбили несколько слов. Она пишет прощальное письмо и стреляется…
Гюнтер фон Бутов ничего не понял, потому что не знал о самоубийстве Гели Раубаль, о том потрясении, которое испытал после того выстрела Гитлер, а тем более — о роли самого Гитлера в этом самоубийстве. Последние фразы собеседника оберст воспринимал как бред помутненного сознания.
Внезапно фюрер вскинул голову и продолжил знакомым всему миру лязгающим голосом:
— Возвращайся на фронт, майи либер. Я верю, что ты совершишь новые подвиги и скоро получишь из моих рук бриллианты к мечам…
Гюнтер вскинул руку в народном приветствии, выкрикнул: «Хайль Гитлер», — и строевым шагом покинул бункер. Не оставалось никаких сомнений, что фюрер безумен. Прав был Клаус фон Штауффенберг долг Вермахта — защищать Германию от всех врагов. Если главным врагом является Верховный Главнокомандующий, то и он должен быть уничтожен!
Лишь на третьи сутки наступления полк фон Бутова, потеряв дюжину «тигров», сумел выбраться из болот и завязал бой за Любань. В этой деревне прочно окопался полк противника, на флангах которого закрепились отступившие
Отдельный 307-й полк тяжелых танков был придан 176-й пехотной дивизии, наступавшей на правом фланге 48-го танкового корпуса. Дивизией командовал пожилой генерал-майор Юрген Ханштайн, бывалый офицер, прошедший все кампании, начиная с польской. Соседом справа была английская панцергренадерская дивизия СС «Кинг Артур» из состава 2-го танкового корпуса СС. Против них оборонялась укомплектованная фанатиками из войск НКВД 70-я армия большевиков под командованием генерала Галанина. Первые два дня сражения сделали пессимизм фон Бутова фатальным: войска 1-го Белорусского фронта, которым командовал маршал Рокоссовский, держались великолепно. Никогда еще русские не сражались так стойко и умело, хотя Вермахт бросил в бой огромную силу, сосредоточив на узком участке между реками Оросса и Птичь полторы тысячи танков. Отразить такой удар казалось немыслимым, однако фронт красных так и не был прорван.
Стоя на пригорке в пяти километрах от вражеских окопов, Гюнтер отдавал последние указания командирам батальонов Фрицу Штайну и Эрнсту Винцеру. Оба оберст-лейтенанта были опытными танкистами и сами прекрасно понимали, как действовать в такой ситуации, выполняя ближайшую задачу. Однако потом могли возникнуть осложнения.
— Там, за этими высотами, начинается ровное поле, — говорил фон Бутов. — Данные аэрофотосъемки у вас есть — вдоль речки отрыты окопы полного профиля с дзотами, в лесу позади пехоты стоят пушки и, вероятно, танки. Я очень рассчитываю, что русский генерал бросит танки в контратаку, и тогда мы сможем перестрелять их, а потом на плечах отступающих ворвемся на позиции артиллеристов.
Штайн, удрученный потерями во вчерашней неудачной атаке, мрачно буркнул:
— Зимой в Гранитном я тоже ждал, что русские на новых танках полезут в атаку, а я буду щелкать их, как в тире, огнем из укрытий. Но этот негодяй ночью обошел меня, а с фронта в темноте атаковали средние танки, и я потерял в уличных боях половину машин. А когда мы отступили из окруженной деревни, оказалось, что дорога отрезана новыми ИСами, которых наши снаряды даже в упор с трудом брали.
— Постарайся сегодня взять реванш, — равнодушно посоветовал Винцер. — И не подставляйся.
— Вот именно, не подставляйтесь, — строго потребовал фон Бутов. — Наверняка там фланкирован каждый квадратный метр. И не забывайте, что в опорном пункте могут оставаться неподавленные пушки. По местам, господа.
Пехотинцы уже бежали по разминированным дорожкам, следом за ними ползли штурмовые орудия. Артиллерия русских развила немыслимую скорострельность, тяжелый снаряд поджег головную самоходку. Остальные заметались под обстрелом, тяжелые машины покинули безопасные тропинки, и одно за другим два орудия подорвались на каких-то сверхмощных фугасах. Кампфгруппа с потерями преодолела минное поле, пехота развернулась для атаки, позади взводных цепочек разворачивались самоходки и батарея минометчиков. Пришло время выдвигаться танкистам, и фон Бутов отдал приказ подразделениям.