Танковый погром 1941 года. В авторской редакции
Шрифт:
«В результате неорганизованности, потери управления и слабости партийно-политической работы в отдельных частях отход превратился в паническое бегство…
В частях 6-го стрелкового корпуса за время военных действий (за три дня) задержано дезертиров и возвращено на фронт 5 тысяч человек. 3-м отделом расстреляно по корпусу 100 человек дезертиров. За период с 29 июня по 1 июля 3-м отделом Юго-Западного фронта задержано дезертиров 697 человек, в том числе 6 человек начсостава. Из числа бежавших с фронта командованием частей расстрелян за дезертирство 101 человек.
В 99-й дивизии (лучшая дивизия Красной Армии!) из числа приписников западных областей УССР во время боя 80 человек отказались стрелять. Все они командованием расстреляны перед строем».
С 22 июня по 1
За первый месяц боев только в полосе Юго-Западного фронта было задержано более 75 тысяч дезертиров — целая армия. Из них решением трибунала 411 человек приговорили к расстрелу. Разумеется, в это число не входят расстрелянные на месте без всякого трибунала «в несудебном порядке». Как говорится: «Расстреляли дезертира по приказу командира». А скольких не поймали?
Однако данный фактор также не мог оказать решающего воздействия на исход сражения. Главным была значительно более низкая боеспособность советских войск и превосходство германских генералов в сфере организации и управления.
Сталин знал, что по всем количественным показателям Красная Армия значительно превосходит вермахт, что по качеству советская техника лучше немецкой. И это было верно. Он также верил, что его красноармейцы и командиры по боевой выучке не уступят германским солдатам и офицерам. А вот это уже было большим заблуждением.
Н.С. Хрущев, топча покойного диктатора и отмежевываясь от совместных с ним деяний, пустил в оборот версию о том, что это репрессии 30-х годов, в ходе которых были уничтожены такие «гениальные полководцы», как Тухачевский, Якир, Дыбенко, Эйдеман, Егоров, так страшно ослабили Красную Армию, лишив ее перед самой войной светочей военной мысли. Дескать, эти палачи русского народа уж защитили бы, уж показали бы немцам, как надо воевать. Между тем командарм Дыбенко, уже сидя в смертной камере, доказывал, что он не может быть американским шпионом, потому что не знает «американского языка», стратегические способности карателя Тухачевского сегодня также у многих вызывают сомнения. Настоящая же беда была в том, что заменившие расстрелянных командармов и комдивов новые выдвиженцы ничем от них не отличались, кроме чистоты анкеты и ненадежного кредита сталинского доверия. Они тоже в большинстве своем не знали «американского языка», не были отягощены общей и военной культурой, не говоря уже о полководческих способностях. Как, к примеру, комендант Москвы (тоже ведь генерал!), который в октябре 1941 года предлагал посыпать взрывчаткой улицы столицы, дескать, «танки противника пойдут и будут взрываться». Или другой генерал, настойчиво пробивавший свой проект зимнего танка «Гигант»: изобретатель предлагал построить до трех тысяч макетов увеличенного в полтора раза танка KB и таскать его в атаку вместе с пехотой, чтобы пугать немцев, «довести немца до такого состояния, когда каждый куст, пень и чучело ему будет казаться за русского солдата, танк или пушку», и рекомендовал применять свое чудо-оружие для дезориентации немецких артиллеристов, а также «во всех случаях, где моральное состояние фашистских солдат и офицеров настолько низкое, что появление танков «Гигант» может обратить их в паническое бегство».
Главными критериями при выдвижении на высшие командные должности в РККА являлись пролетарское происхождение, безграничная преданность делу партии и лично товарищу Сталину, а также «волевизм» — способность любой ценой выполнить приказ.
В связи с этим интересно взглянуть, на какие качества обращает особое внимание маршал Баграмян, когда дает характеристики командующим армиями Киевского округа:
«6-й армией командовал генерал-лейтенант Иван Николаевич Музыченко, волевой и решительный человек. Сын матроса, он с детства познал и нужду, и тяжелый подневольный труд, восемнадцати лет вступил в партию, дрался на фронтах Гражданской войны. Образование — два класса учительской семинарии, военная подготовка — кавалерийские курсы… В боях на Карельском перешейке Иван Николаевич командовал
26-й армией «командовал генерал-лейтенант Федор Яковлевич Костенко, которого я хорошо знал. Это был честнейший, трудолюбивый, волевой и мужественный человек. Образование — сельская школа и кавалерийские курсы. Выручали боевой опыт, приобретенный на Гражданской войне, изумительная работоспособность и целеустремленность… Федор Яковлевич отличался пунктуальной исполнительностью. Он не любил пускаться в рассуждения, если получен приказ. Его высоко ценили за твердость и точность в выполнении решений командования».
Примерно такое же общее образование и скороспелую военную подготовку имели Ворошилов, Буденный, Жуков, Рокоссовский и многие другие. Зато уж твердости было не занимать! «Это человек страшный и недалекий. Высшей марки карьерист… Он всех топтал на своем пути…» — записал как-то в дневнике генерал Еременко. Это он о Жукове. «Он был известен как способный, волевой, кипучей энергии командир, но вспыльчивый», — это уже генерал Сандалов о самом Еременко. Еще один персонаж — главный артиллерист страны маршал Г.И. Кулик: «Лучшим методом своей работы он считал держать в страхе подчиненных. Любимым его изречением при постановке задач было: «Тюрьма или орден».
Но в 41-м году выяснилось вдруг, что кавалерийских курсов, волевизма и беспредельной жестокости по отношению к собственным солдатам совершенно недостаточно, чтобы на равных сражаться с Манштейном, Гудерианом, Клейстом, Гёпнером, Боком. Мало чем помог опыт, приобретенный на Гражданской войне. Впрочем, наркомы и командармы в тоталитарной системе представляли собой всего лишь передаточные шестеренки между Кремлем и войсками, что не способствовало развитию у них широты мышления. «Сталин решал, остальным предоставлялось действовать в соответствии с этим… Люди, приученные не действовать самостоятельно, а лишь ждать распоряжений и указаний свыше, чтобы, не задумываясь, выполнять их, принесут мало пользы, если наступит суровый час. Боязнь наказания и безответственность нередко живут рядом друг с другом. Работа военного аппарата в этом случае идет не планомерно, а словно бы спазматически, рывками. Выполнили одно распоряжение — и ждут следующего. А если оно не поступит вовремя?» — подметил адмирал Кузнецов.
Вспомним тут и советский военный фольклор: «Всякая инициатива должна быть наказана!» Боязнь инициативы и ответственности постоянно висела над головами командиров всех звеньев, а высокие морально-политические качества и личная храбрость не могли заменить боевого мастерства, тактического предвидения, способности быстро принимать правильные решения. Естественно, что при этом процветало очковтирательство: свои потери занижались, немецкие увеличивались на порядок, высшие штабы не обладали объективной информацией и ставили войскам невыполнимые задачи. Вот Баграмян, получив приказ на очередной контрудар, «невольно задумывается» о том, что оптимизм центра «во многом был навеян нашими довольно бодрыми донесениями», а генерал Еременко получил от Верховного кличку «брехун».
Советские военачальники продемонстрировали неспособность управлять крупными войсковыми соединениями в реальных условиях и пренебрежение всеми правилами ведения боевых действий. Приученные к тому, что «красные» всегда бьют «синих», они бросали свои соединения в бой без подготовки, без разведки, без авиационного прикрытия. Войска, вопреки требованиям собственных уставов, развертывались и действовали на широких фронтах, в произвольных направлениях, без взаимодействия друг с другом. Как правило, в наступлении силы распылялись, а контрудары наносились фронтально по окопавшемуся противнику и без учета рельефа местности. При этом командиры и штабы дивизий, а иногда и полков, часто отрывались от наступавших войск, пункты управления оборудовались плохо, средств связи было недостаточно, и использовались они неумело.