Таня Гроттер и проклятие некромага
Шрифт:
Рядом с пылесосом Ягуна пылесос Ваньки выглядел немощным калекой. «Не мучайте меня! Мне пора в музей на покой!» – говорил его обмотанный изолентой шланг. На бортах ехидно плясали пятна ржавчины. Контрабас же Тани, хотя был древнее пылесоса по меньшей мере на четыреста лет, выглядел еще очень даже ничего. Бодрый и свежий зрелый муж рядом с дряхлым старичком.
– Вот оно превосходство мудрого искусства над сиюминутной, быстро стареющей техникой! – с пафосом произнес перстень Феофила Гроттера и замолчал. Его лимит слов на сегодня был исчерпан еще с утра.
Таня смотрела на развалины сторожки и вспоминала историю с золотой пиявкой.
– Тогда мне казалось, что если не раздавлю ее, то все, конец… А значит, если я умру на минуту раньше всех – какая разница? – произнесла она.
Ванька ничего не сказал и лишь ободряюще улыбнулся. Таня часто думала, что лучшее, что есть у Ваньки, – его улыбка. Если бы можно было взять ее, свернуть, как платок, и повсюду носить с собой.
– Ты чеширский кот! – сказала ему Таня нежно.
– Ты чудо!.. – одними губами произнес Ванька.
Телепат Ягун каким-то образом просек смысл и негодующе кашлянул.
– Кгхм! Учитывая, что меня любит не так уж много народу – ну бабуся там, потом Лоткова, – попрошу меня не дразнить чужими чувствами! А то я буду рыдать и затоплю вон того лешака!
Таня обернулась. Метрах в ста от них, между лесом и прудом, стоял большой лешак и, поскрипывая, смотрел на них. У лешака были спутанные, осенние волосы, опадавшие желтой листвой.
– Что ему здесь надо? Ты, кажется, хорошо разбираешься в лешаках? – спросил Ягун у Ваньки.
Ванька пожал плечами.
– Все что угодно. Лешаки – странный народ. Они воспринимают не наши слова, а наши мысли и побуждения. Они считают, что в жилах людей ходят древесные соки. В ком-то созидательные, в ком-то гнилостные. От этих соков и только от них зависят наши поступки.
– Не понял. Как это? – спросил Ягун.
– Примерно так: мысли текут по стволу характера и выбрасывают побеги поступков. Светлый прозрачный сок – созидательные, гнилостный – разрушительные. Зло не столько зло, сколько отсутствие добра. Любая пустота, лишенная добра, неминуемо заполняется его противоположностью. Или немного иначе: зло – есть болезнь добра. Кажется, так. В общем, я не силен в философии лешаков. Знаю только, что соки для них важнее, чем имена людей. Только по сокам они нас и отличают. В остальном мы для них на одно лицо. Глаза, нос, черты лица – это все туманно, поскольку не являются складками коры. Поди отличи, кто где! Правда, они дают нам всем имена на свой лад… – пояснил Ванька.
Таня покачала головой.
– Сложно как все. Просто этическая магия… Имена? Правда? А тебе, Ванька, лешаки какое имя дали? – спросила она с неожиданным интересом.
– Разговаривать с лешими трудно. И понимать их трудно. Они в основном скрипят, – уклончиво отвечал Ванька.
– Не крути! Уверена, ты их понимаешь! – настаивала Таня.
– Ну немного… Лешаки не любят спешки. Жить надо медленно, но невероятно упорно, а думать спокойно и прочно – именно так живет и мыслит дерево.
Однако Таню было не отвлечь.
– Не заговаривай мне зубы!! Имя!
– Ну хорошо. Ясень с дубовым соком, – смущенно сказал Ванька.
– Ясень?
– Да. А ты – рябина с березовым.
– Они же меня не видели!
– Ты как-то была у меня и пролетала над лесом. Они наблюдательные, эти лешаки, хоть по ним и не поймешь, – заметил Ванька.
– Как может у ясеня быть дубовый сок, а у рябины березовый? – влез Ягун.
Ванька не знал.
– Я же не лешак, – сказал он.
– Кто тебя знает? По мне, кто сидит в чаще – тот и лешак, – хмыкнул Ягун. – А я, интересно, кто? Вот бы спросить. Эвкалипт с пальмовым соком? А? Давай у этого чувака спросим?
– На твоем месте я бы этого не делал, – серьезно сказал Ванька.
– Почему?
– Вдруг он ляпнет, что ты болтливый пенек с мухоморным соком? И все об этом узнают. У лешаков новости быстро распространяются. Сруби родовое дерево в Аргентине, а на другой день в питерском ресторанчике осколок деревянной вешалки вопьется тебе в артерию. Несчастный случай. Медицина нервно докуривает бычки у помойки, – сказал Ванька, глядя на лешака.
Лешак все так же загадочно поскрипывал и рукой, похожей на корявую ветвь, манил Ваньку к себе.
– Я сейчас! Подождите меня! – сказал Ванька и, оглянувшись на Таню, побежал к лешаку.
Двигался он быстро и легко – бегом не спортсмена, привыкшего к пружинящему настилу стадионов, а мягким, бесшумным полубегом-полушагом лесного жителя. Таня увидела, как рядом с лешаком Ванька остановился и вскинул вверх руки с растопыренными пальцами. Сделано это было под тем углом, под которым обычно растут молодые ветви. Именно так Медузия учила их когда-то приветствовать лешаков.
Должно быть, лешак что-то говорил Ваньке, потому что Таня слышала протяжный тягучий скрип. Ванька стоял молча, глядел себе под ноги и лишь изредка вскидывал глаза на лешака.
– Что-то я устал ждать. Интересно, где Тарарах? Солнечные часы потерял, а на песочные денег не хватило? – спросил Ягун.
Звук собственного голоса для играющего комментатора, как известно, был предпочтительнее тишины. Таня не ответила. Она издали смотрела на Ваньку, и ей казалось, что в развороте плеч у него появилось что-то новое. Не сами плечи изменились, они-то остались прежними, а манера стоять, покачиваясь с носка на пятку, поворот головы. Все это неуловимо напоминало Тане некую другую личность. Брр-р-р! Срочно в магпункт и лечиться, лечиться, лечиться, как завещал великий Древнир…
– Чего ты так на Ваньку смотришь? – подозрительно спросил умный Ягун.
– Как смотрю?
– Как снайперша в оптический прицел. Смотрит и прикидывает: свой солдат или чужой. Если чужой – пуфф!
– Ягун, у тебя бред!
– А у тебя, Танюха, карма такая – влипать в неприятности, – продолжал Ягун.
– Почему это?
– Ну или слишком пессимистическое сознание. Пессимистически-жертвенное. Осознанно или неосознанно, ты всегда идешь туда, где на макушку тебе может упасть кирпич.