Таня
Шрифт:
«Фурманов» (передает Тане огурец). Вот, пожалуйста, возьмите… Мы в виде опыта… Это наш лучший экземпляр.
Таня (берет огурец). Спасибо… Мне хочется сказать вам что-нибудь хорошее, но я не знаю… Я… Я съем ваш огурец.
Башняк (смотрит на вихрастого). А ты
Вихрастый (он очень взволнован). Я хотел сказать… Очень трудно написать пьесу — такую, которая бы нравилась… И самому себе и всем другим сразу. Я несколько раз пробовал, и все ничего не получается… Но в ту ночь, когда вы без чувств лежали, а вокруг бушевала пурга, я сразу догадался, какую тут драму сочинить можно. Четыре действия я уже написал, осталось последнее, самое драматическое. (Пауза.) Когда я кончу драму, я ее вам в город пришлю с посвящением. А пока возьмите вот этот листок на память — я на нем стихи написал.
Таня. Спасибо… Я очень люблю стихи… и драмы тоже… Спасибо.
«Матрос». Товарищ доктор, я в ту ночь, когда вы без чувств лежали, воспользовался вашим беззащитным положением и вас, простите, поцеловал. Два раза. Вы уж извините… и позвольте еще раз, когда вы в полном чувстве…
Таня смеется и целует его.
Башняк. Ну, идемте, ребятки.
Шаманова. Мы вас проводим, Таня… Правда, Герман?
Герман. Конечно. (Подает жене куртку.)
Таня (в дверях). Идите… я вас догоню. Я, кажется, забыла… забыла варежки.
Все, кроме Тани, выходят из комнаты.
(Быстро подбегает к кроватке и склоняется над ней.) Прощай, Юрка… Видишь, я нашла тебя, чтобы снова потерять. Но мы встретимся, ты будешь тогда большим-большим, а я буду уже старушка. Мы встретимся и, может быть, даже не узнаем друг друга. А может быть… Но… кто знает… кто знает… (Помолчав.) А пока спи, спи, маленький человечек…
Игнатов (входит, останавливается на пороге). Я закончил
Таня молча на него смотрит и улыбается.
Вероятно, вы правы — все это смешно. (Сердито.) Я очень вас прошу, Татьяна Алексеевна, забыть обо всем, что я вам тут наговорил…
Таня. Увы!.. Увы, Алексей Иванович, у меня женская память… Она ничего не забывает…
Игнатов (недоверчиво). Вы теперь вечно будете надо мной смеяться…
Таня. Кто знает… (Улыбнувшись.) Кто знает… (Пауза.) Ну а почему вы не спросите меня о главном?
Игнатов. А я и так… я все по вашим глазам вижу: вы больше ничего не боитесь, правда?
Таня. Да. Как странно, неужели мне надо было увидеть его, чтобы все понять… И какое-то удивительное чувство свободы, словно не прожит еще ни один день жизни и только юность кончилась! Милая, смешная юность…
Игнатов (он очень взволнован). Татьяна Алексеевна, если когда-нибудь… Нет, молчу… Я ведь знаю, вам не до меня теперь.
Таня (подбегает к окну). Глядите, какой снег! Он будет лететь нам вдогонку, а мы, как в детстве, задерем головы и будем глотать его, как мороженое… А вечером, когда мы доберемся до города, мы достанем вот этот огурец, посолим его и торжественно съедим… (Улыбнулась.) этот самый дорогой трофей моей жизни. А наутро снег заметет наши следы, словно мы никогда и не проезжали по этой дороге.
Игнатов улыбается, берет огурец и прячет его в карман.
Смотрите не потеряйте…
Игнатов (посмотрел в окно). Сани подошли… Едем. (Протягивает ей руку.)
Занавес
1938 (редакция 1947 г.)