Тарра. Граница бури
Шрифт:
Оставалось одно — собраться с силами и схватиться с незваным гостем, надеясь, что Сила ко мне вернется. Я немного помедлила — как-никак эта моя глупость вполне могла стать последней, почему-то поправила растрепавшиеся волосы, сказала какую-то ерунду Шани и отправилась сражаться.
Когда я открыла дверь в спальню, меня постигло разочарование. В комнате никого не было. Под кровать и в здоровенный сундук черного дерева я не заглядывала, но вряд ли таинственный колдун уподобился застигнутому врасплох незадачливому любовнику. Внезапно мое внимание привлекло высокое зеркало в резной раме, созданное для того, чтобы отражать разряженных арцийских ноблесок, и каким-то образом оказавшееся в суровом Эланде. С инкрустированной слоновой костью и перламутром рамой все было в порядке, но вот стекло… Оно больше не отражало затянутых шпалерами стен и узкого окна, а являло миру странную клубящуюся массу. Выглядело это довольно-таки мерзко.
Бедная Тина как-то рассказала мне, что любая отражающая поверхность может быть использована как окно, через которое умеючи можно многое увидеть и услышать, а то и пройти, куда нужно. Эльфы для этой цели используют водоемы с чистой водой, но годится и хорошо отполированный камень, и зеркальное стекло. Ройгианцы, похоже, предпочитали зеркала. Это было вполне объяснимо. Подчинить камень и воду могут лишь те, кто знаком с магией стихий, накладывающей на своих адептов очень серьезные ограничения, в том числе и запрет на использование чужой жизненной силы. Маг должен расплачиваться за свое умение собственной болью, тем более сильной, чем сложнее и длительней заклинание. Зеркало же — вещь рукотворная, его можно подчинить с помощью ритуалов, безболезненных для колдующего, но опасных, подчас смертельных для существ, избранных в качестве источника силы. Разумеется, ройгианцы пошли этим путем.
Я чинно уселась в глубокое кресло и уставилась в помутневшее стекло. Ждать пришлось недолго, сквозь туман проступила какая-то фигура. Вскоре можно было рассмотреть высокого мужчину в роскошном молочно-белом одеянии, с переливающейся опаловой диадемой на развевающихся кудрях. Он был очень красив — высокий, стройный, с безукоризненно правильным лицом. Не по-эльфийски — красота эльфов более эфемерна, у них никогда не бывает столь твердых подбородков и тяжелых век.
Незнакомец, без сомнения, принадлежал к той же расе, что и Всадники, но если те казались мне чуть ли не единственными родными существами в нашем неуютном мире, то этот из зазеркалья вызывал отвращение. Возможно, причиной были его глаза — точная копия ослепшего зеркала. Я не знала, был ли это сам Ройгу или кто другой, но поняла, что мало мне сейчас не покажется.
Священного трепета я не чувствовала, скорее злость. Пока я не увидела того, кто навязывался мне в хозяева, моя готовность драться была не более чем отражением любви к эландскому герцогу, на которого эта тварь замахнулась, и ненависти к человеку, приходящемуся мне отцом. Теперь мои чувства забурлили, как рыбный суп с пряностями. Я возненавидела пустоглазого гостя с первого взгляда, и я не только сумела сохранить невозмутимость, но и заговорить уверенно и даже нагло:
— Что тебе нужно, слепой? Я тебя не звала.
— Это я призвал тебя!
— Призвал? — Я решила вести себя дерзко. Вряд ли пустоглазая тварь часто получала отпор, а значит, должна удивиться. Она и удивилась, но внешне это не выказала, а резким скачком усилила магическое давление — словно выплеснула в огонь бочку смолы. Пущенной в ход силы хватило бы, чтоб скрутить в бараний рог сотню бывалых воинов, но я вынырнула из магической пакости не хуже лягушки из болота. Мне стало жутко и весело. — Призвал? — повторила я со смешком. — Я услышала твои вопли и пришла. Но только для того, чтобы сказать: оставь меня в покое. Я не твоя и твоей никогда не буду. И не стой у меня на пути!
С первых же слов я довела Пустоглазого до исступления, а исступление порой помогает воинам в битве, но магам — никогда. Сумей он собраться, мне, обладающей Силой, но не имеющей никакого понятия о том, как ее использовать, пришлось бы плохо. К счастью, мой противник лез в драку, как лезет пьяный мужик, когда загодя видно, где и как он собирается ударить. Это оказалось не так уж и сложно, решения приходили сразу; мне даже показалось, что я не одна, а стоит рядом со мной некто и спокойно и буднично, как школьный учитель, подсказывает, как и что следует делать.
Как бы то ни было, но заклятья зеркального злыдня цели не достигали. Я от них частично уклонялась, а частично отбивала, причем с каждым разом у меня выходило все лучше. Судя по всему, для твари в зеркале это было больно и унизительно. Пустоглазый впадал во все большую ярость, а я каким-то образом поняла, как из этой ярости, собирая и удерживая ее, лепить собственные чары, превосходящие силой исходные, направленные против меня. Он так и не понял, что я делаю, а в моих руках оказался невидимый шар, который я изготовилась метнуть в противника, подгадав, когда тот, попробовав меня достать очередной раз, раскроется. Уж не знаю, что бы с ним случилось, но он, пытаясь меня отвлечь, помянул Рене.
Эти олухи были уверены, что адмирал сейчас в Идаконе! Видимо, вызывая меня, они заметили Шани и ничего не заподозрили. Эльфийская магия оказалась хорошим щитом против чужих глаз! Тем не менее слова Пустоглазого подействовали на меня, как хорошая оплеуха. Рене! Где он?! Что с ним?!! Я опять не поняла, как это у меня вышло, но я разорвала связь с Пустоглазым, отшвырнув его, как паршивого щенка. Это было очень больно, но, по-моему, этой твари досталось сильнее, чем мне. Он исчез и, исчезая, выпустил зеркало, а я как-то сумела перехватить власть над этим окном в бездну и заставить его повиноваться. Сквозь клубящуюся мглу проступила горная тропа, высокие лиственницы, полосатая скала с раздвоенной вершиной, а потом я увидела Рене верхом на озверевшем Гибе. Рядом мелькнул белый плащ Эмзара, возле брата Астена, кажется, бился красавец Нидаль, а чуть дальше вспыхнули золотом доспехи Рыцаря Осени, в котором я признала Клэра.
Рене поднял руку, произнося заклятие, показавшееся мне эльфийским… Все было хорошо, но сил ему недоставало, по крайней мере в сравнении с теми, что переполняли меня, и я послала вперед шар, слепленный мной из ненависти Пустоглазого, всем своим существом желая, чтобы Рене поймал его и пустил в ход…
Гиб яростно визжал, колотя белоснежными копытами сбитого наземь врага. Водяной Конь сражался умело, словно ему не раз приходилось иметь дело с подобными существами. Хотя кто знает, из каких бездн вызвала Нерасцветшая это создание… Сам Рене довольствовался ролью наблюдателя, не мешая коню сражаться и вместе с тем запоминая и пытаясь понять, что же происходит. Силы казались равными, но у эльфов была только одна цель — полностью уничтожить противника; странные же существа на бледных лошадях, похожие и непохожие на того, кого Гиб убил в Башне Альбатроса, с остервенением защищали свою жизнь, стараясь прорваться из окружения. Нескольким это удалось, и сразу же Клэр и трое эльфов, выбравшись из общей кучи, устремились в погоню.
Бой шел словно бы в двух измерениях. На первый взгляд, бледные и Светорожденные рубились, как обычные бойцы. Знаменитые эльфийские луки были отложены после первого же выстрела, уложившего на месте десятка три противников. Насколько Рене смог разобраться в этой круговерти, как только бледные увидели, с кем имеют дело, они поставили барьер, исключающий использование оружия, непосредственно не соприкасающегося с телом своего хозяина.
Орудовали обе стороны мечами — похоже, адепты Ройгу, так же как и их противники, привыкли к старинному оружию, ничем, впрочем, не напоминавшему тяжеленные железяки времен первых королей из династии Анхеля. Тогда, после победы Циалы над Проклятым, даже жалкие остатки боевой магии были запрещены и забыты, а сумасшедший монах Фома Агайский еще не изготовил свое зелье, позволяющее взлетать прямо на небо. Правда, в непотребном для явления пред Триединым виде.