Татарский удар
Шрифт:
— Констатация. Мне так кажется. Хотя я толком про него и не знаю ничего, честно говоря.
— Да его мало кто вообще знает, — сказал Магдиев и заулыбался. — Нормальный он мужик, на самом деле.
— Елки-палки, — сказал Гильфанов. — Так это не монтаж, получается?
— Что — не монтаж?
Гильфанов бережно вытянул из кармана сложенную вчетверо распечатку летфуллинского открытия и протянул президенту.
Тот, с подозрением поглядев на полковника, принял листок, развернул его и застыл. Потом откинулся на спинку кресла и хохотнул. Гильфанов, признаться, опасался иной реакции, а потому
— Ильдар Саматович, ты, tege… гений сыска. Как ты это нашел? Фираю соблазнил, что ли, чтобы в семейном альбоме покопаться?
— Выходит, не монтаж, — констатировал Ильдар, любуясь Магдиевым. — А я, честно говоря, решил, что Айрат с ума сошел.
— При чем тут Айрат?
— А это его творчество, — безмятежно объяснил Гильфанов. — Часа три назад прислал мне письмо с этим снимком. Мылом, конечно. Я не понял, написал ему в ответ: что это значит и кто эти пионеры. Простите уж, Танбулат Каримович, сразу вас не признал. И приятеля вашего тоже.
Магдиев на приятеля никак не отреагировал, а продолжал слушать — внимательно и без улыбки.
— Так вот, он ничего не ответил, на звонок по рабочему не откликнулся. Дома его нет, а мобильные, вы же знаете, пока не работают. Я в голове почесал, потом начал что-то вспоминать, полазил по книжкам, сайтам. Фотографию Борисова нашел, а вашу нет. Так, шаровым образом решил, что узнал. Не ошибся, оказывается. Но что вот это все значит — пока не совсем пойму.
— Да я и сам, — откликнулся Магдиев. — Погоди-ка, подумаю… — И сказал после короткой паузы: — Вот, значит, чего этот бедолага приходил. А я ему в торец…
— Кому в торец? Что за бедолага? Айрат, что ли? — Гильфанов изумился так, что чуть не сполз со стула.
Магдиев неловко, но честно — во всяком случае, очень близко к версии, изложенной Летфуллиным, — пересказал фарсовые обстоятельства их последней встречи и принялся переживать по поводу того, что пацан, оказывается, tege, головой с большим поводом поехал — раз такое открытие сделал.
— Нюх у пацана. А я его по нюху… — тут Магдиев смущенно хихикнул.
А Гильфанов сказал:
— Танбулат Каримович, я почти в панике. То есть я понимаю, что вы Летфуллину в рыло въехали, и понимаю, по какому поводу. Но вот этот снимок — он что значит? Что вы с Борисовым, в пас играли, что ли?
— Ну да, — Магдиев снова хихикнул, уже с самым довольным видом.
— Ага… — сказал Гильфанов, старательно соображая. — И с каких пор?
— Да с самого начала. — Гильфанов посмотрел в потолок:
— Щас… Секундочку…
Он вытащил из кармана ручку, стянул чистый лист с пачечки, лежавшей на столе, и принялся что-то стремительно чертить, остановился, сильно тряхнул ручкой, попробовал снова, швырнул ее рядом с листом, вытащил другую — уже не перьевую, а обычную гелевую, — и нарисовал несколько неправильных фигур и цифр.
Магдиев наблюдал за ним, как ребенок за воробушком. Потом сказал:
— Ильдар-эффенде, может, водочки хряпнешь?
— Не, — испуганно отозвался Гильфанов и тут же добавил, не отрываясь от художественного процесса: — А вот чаю, если можно, это shap bula [30] .
Магдиев нажал кнопочку и скомандовал принести два чая.
Гильфанов тем временем начертил еще несколько нераспознаваемых фигур. Оторвался от бумаги. Сел, как примерный ученик, сложив ручки на краю стола, и принялся есть глазами Магдиева.
30
Прекрасно будет.
Тот спокойно спросил:
— Все понял, что ли?
— Примерно.
— Расскажешь?
— А поправите?
— Посмотрим. Давай inde, мне же интересно.
— Ну, ладно. Значит, вы с Борисовым друзья с детства. И потом, видимо, связь поддерживали — по переписке, да? — (Магдиев кивнул.) — Но не афишировали — сначала нужды не было, потом повода, потом вообще это лишним стало. Борисов был на вторых ролях, но при этом любимым евреем при Придорогине…
— Он не еврей, — сказал Магдиев.
— Знаю. Это выражение такое, — объяснил Гильфанов.
— Не выражайся, — буркнул Магдиев.
— Прошу прощения, — Ильдар мысленно обматерил себя за неосторожность. Вот получил бы сейчас по морде, как Летфуллин, и большой привет с Северного полюса. — Так вот. Ему интересно было на первые роли выйти, а вам — Придорогина подвинуть. Хотя, я так понимаю, вот такого чуда, какое случилось, ждать было невозможно. Вы исходили из того, что Борисов, поднявшись, смягчит отношение Придорогина к Татарстану. Или наоборот, спровоцирует обострение, которое покажет, это самое, непродуктивность ссор. Хотя и Придорогин, возможно, был заинтересован в том, чтобы амов подопустить и при этом нетронутым оказаться. Потому такой коленкор и разыгрался. Правильно?
— Продолжай.
Дверь открылась, и вошла Резеда Габдельхарисовна с подносиком. Дождавшись, пока она расставит чай в тонюсеньких чашках, сахарницы и молочницы, пиалки с курагой и черносливом и удалится, Гильфанов шумно отхлебнул полчашки, подышал открытым ртом и продолжил:
— А когда вышло так, как вышло, и Бьюкенен влез в ситуацию всеми плавниками и хвостом, Борисову стало выгодно умыть руки и дать Штатам раз в жизни по-настоящему увязть в херовой ситуации, и чтобы она создалась по их же схеме. А наши выгоды лежали в том же месте, потому что… Ну, ясно почему. И в итоге друзья друг другу втихую, под столом как бы, помогли, а враг посрамлен и опущен. Что и требовалось. Теперь осталось зафиксировать официальное сближение братьев и сплотить единый антиамовский фронт. Против врага, которого побил маленький Татарстан, собрать кучу народа куда легче, чем против небитого. Верно я рассуждаю?
— Ильдар-эффенде, я всегда верил в твое воображение и, tege… аналитичность, — сообщил Магдиев, вышел из-за президентского стола и сел за гостевой, поближе к чашке, которую, впрочем, не тронул.
— Понятно… А жертвы сразу предполагались?
— В таком количестве — нет. Мы же не звери, — сухо сказал Магдиев.
— А теперь, значит, все будет, как было при Придорогине?
— Как до Придорогина, — уточнил президент.
— Ну, что значит — до Придорогина. Округа уже практически созданы, Татарстан вписан…