Татьянин день
Шрифт:
Их осталось два: Синельников в Харькове и Собольщиков-Самарин в Горьком, в прошлом знаменитые русские артисты, теперь режиссеры и художественные руководители. Выбор решился просто: до Харькова денег не хватит. Схожу в Горьком, старинном, милом сердцу русском Нижнем Новгороде, узнаю, как добраться до театра. Театр тоже старинный, красивый. Спрашиваю: где кабинет Собольщикова-Самарина и в театре ли он? Все должно решиться сегодня же, ночевать негде. Вхожу. Здороваюсь.
Я придумала заранее, что обману его, скажу, что я еще только хочу быть артисткой, - тогда он, может, и имеет право сказать мне: милая, займитесь чем-нибудь другим! Волнуюсь очень. Может быть, придется
– Я приехала из Москвы, именно к вам, чтобы вы сказали, могу ли я стать артисткой?
– А почему вы вдруг решили ею стать?
– Не вдруг. Я работала в театре Охлопкова.
– Тогда расскажите о себе.
– Меня недавно принял в театр Охлопков на третье положение, но я боюсь, не ошибся ли он...
– А что вы будете показывать? Вам нужны партнеры, костюм?
Я смутилась. Я забыла, что мне, как начинающей артистке, придется художественному совету показываться. Сцену из сыгранного спектакля показывать нельзя, такой мастер сразу заметит, что я что-то уже умею.
– Нет, мне не нужно ничего. Я выходила только в массовых сценах.
– Где вы остановились? У знакомых?
– Нигде, я впервые в вашем городе.
– Сейчас я распоряжусь о гостинице.
Он потянулся к звонку секретарши.
– Нет, не надо... А сегодня вы не сможете меня посмотреть?
Николай Иванович догадался.
– Не смогу, ведь нужно собрать художественный совет. Я даже не думаю, что это возможно сделать завтра. Я распоряжусь, чтобы вам оплатили гостиницу.
– Он встал.
– Посидите здесь. Я сейчас приду.
Я встала тоже.
– Николай Иванович, извините меня, я не сказала вам самого главного... У меня арестованы папа и бабушка, и меня из театра за это уволили...
Николай Иванович сел. Стук сердца громче тиканья часов. Рука потянулась к звонку секретарши... Распорядился о гостинице и попросил сказать главному режиссеру театра Бриллю Ефиму Александровичу, что он к нему сейчас зайдет.
Я осталась в кабинете одна. Я никогда раньше не думала, не знала о русском театре, о русских артистах... Николай Иванович величав, жесты, манера говорить, держаться, выражение лица - все величаво, его нельзя назвать стариком, ему больше восьмидесяти лет, он по-юношески строен, голос глубокий, сильный, львиная голова с красиво причесанными седыми волосами - русский барин. Я представила его на сцене... Он был знаменитым Понтием Пилатом в модной тогда пьесе "Камо грядеши". Его приезжали смотреть из других городов! Когда я шла к кабинету Николая Ивановича, увидела огромный полутемный зал с красными бархатными креслами, как в Большом театре... Невозможно, чтобы я была причастна к этому залу, стояла на этой сцене... Наш Реалистический театр помещался в маленьком двухэтажном доме. Наверху фойе и зрительный зал, кулисы внизу, в подвале.
Вошел Николай Иванович.
– Номер в гостинице вам уже есть. Гостиница рядом с театром, подойдите к портье. А вечером вам позвонят и скажут, когда и где будет просмотр.
Он бегло, лукаво посмотрел на меня.
– А еда у вас есть?
– Да-да, я взяла с собой!
– Проводите меня. Я один уже не хожу.
Ему подали палку с серебряным набалдашником, он подал мне руку. С еще бьющимся сердцем положила ему на рукав свою руку. Мы вышли из театра. И вдруг мое бьющееся сердце остановилось: театр на главной улице, я шла в театр, не смотря на противоположную сторону тротуара, а сейчас мы вышли - и прямо перед нами в высоту двухэтажного дома на нас смотрела я, довольно прилично нарисованная из "Последней ночи", не дышу, молюсь, чтобы Николай Иванович не поднял глаза, с ним здороваются, он кланяется, мимоходом взглянул на меня, на ту, что на плакате, спокойно шагнул и вдруг резко остановился.
– Да-да, это я. Простите меня. Я не хотела обманывать вас. Я хотела унать у вас, имею ли я право быть артисткой. Я уже снялась в трех фильмах, в театре я уже играю роли, но мне показалось, что это все случайно! Поверьте мне! Я хотела, чтобы вы проверили меня! Простите меня!
Я не знаю, что еще говорила, но я не могла его потерять. Николай Иванович должен был мне поверить.
Просмотр назначен на завтра в репетиционном зале в 3 часа 30 минут. Конечно, не спала. Конечно, есть не могу. От трусости поползли мысли: зачем я все это опять придумала? Попросилась бы просто на работу, пользуясь успехом в фильмах, да и вообще могла бы теперь не ехать из-за Бориса... Я же обо всем этом думала, прежде чем принять решение! А вдруг теперь не примут?! А вдруг я и есть ничто?! Что тогда будет?!
Все это до 2.30. В 2.30 ринулась головой в прорубь.
Зал огромный, у стены большущий стол, покрытый скатертью, стулья с высокими спинками. Николай Иванович в центре. Торжественное средневековое судилище.
Заговорил Николай Иванович:
– Вы знаете пьесу "Человек с ружьем"? Мы хотим, чтобы вы сыграли сцену из этой пьесы, когда к герою - солдату Шадрину приезжает из деревни его жена и останавливается в барском доме, где служит горничной сестра Шадрина. В доме скандал, пропала любимая кошка хозяйки, и вся прислуга ищет эту кошку. Вот, пожалуйста, и вы тоже ищите со всей прислугой эту кошку.
Как человек живуч! Что я начала делать! Я видела себя со стороны, я слышала себя, я глупо ходила по залу и бессмысленно произносила: "Кис-кис-кис-кис", - и это нестерпимо долго. Откуда-то издалека донесся голос Николая Ивановича:
– Вы не хотите найти кошку, мы вам не верим, кошка не сидит в центре зала, и вам надо не поймать ее, а найти!
Я жалкая, ничтожная, бездарная, как я посмела собрать этих людей, мое "кис-кис" стало совсем неслышным, что же это такое, кроме позора, мне надо еще и жить и поступить на работу. Зал наполнился креслами, диванами, столами, я лазаю, я ищу под ними кошку, "кис-кис" стало отчаянным, я ищу кошку под столом худсовета - там кошки тоже не оказалось...
Сижу у секретарши, жду. Николай Иванович просит войти. Он опять лукаво смотрит на меня.
– Молодец! Взяла себя в руки. Я боялся, что вы не одолеете волнения!
Он засмеялся.
– И вообще потеряете сознание... Конечно, профессионализма в вас еще нет, но, может быть, это и хорошо, он никуда не уйдет, а непосредственность уходит!.. Артисткой вы можете быть. Вы понравились художественному совету, и в театр мы вас принимаем.
Почему же люди не говорят всего, что хочется, что рвется из души?! Какие бы слова я сказала Николаю Ивановичу, а вместо этого:
– Большое спасибо.
– Еще пару месяцев у нас не будет штатной единицы. Сейчас мы уезжаем на гастроли в Ленинград, но приказ о вашем зачислении после гастролей уже вывешен... Вы продержитесь?
– Да-да, конечно!
Подхожу к доске приказов: "Зачислить артисткой первого положения..." Вбегаю в кабинет Николая Ивановича, но там люди, и опять вместо того чтобы целовать ему руки, встать перед ним на колени:
– Большое спасибо.
Борис надеялся, что меня не примут, а теперь решил ехать со мной в Горький спецкором "Правды", не спрашивая даже, хочу я этого или нет. Он ведет себя после импровизированной свадьбы как муж.