Тайна апостола Иакова
Шрифт:
По прошествии года, на протяжении которого Андрес Салорио не раз вспоминал этот разговор, во время отчаянного поиска оригинального подарка для возлюбленной ему неожиданно пришла в голову нелепая, но гениальная, на его взгляд, мысль: выгравировать на ручке серебряной ложки эту чертову надпись, после чего приобрести в магазине баночку икры в качестве естественного дополнения к подарку. Он был уверен, что это доставит им обоим отменное удовольствие.
Но когда довольный удачно найденным решением комиссар пришел в «Гиперкор» и увидел ценник, то, как уже было сказано, он понял, что цена эта является совершенно неприемлемой для его скромного бюджета.
Итак, как мы уже знаем, наш влюбленный комиссар ограничился
И вот теперь она сидела перед ним и торжествующе улыбалась, смакуя икру, которую подносила ко рту серебряной ложечкой. Она проделывала все это с таким очевидным вызовом, что комиссар, мучимый подозрениями, выходящими за рамки профессионального интереса, решился наконец спросить:
— Тебя застукали?
Эулохия улыбнулась, но ничего не ответила. Она продолжала спокойно и с явным наслаждением поглощать икру.
— Так тебя не застукали?
И на этот раз она ничего не ответила. Тогда комиссар не выдержал и набросился на нее:
— Как ты это сделала? Говори, несчастная! Тебя застукали? Ты заплатила?
Накануне вечером они были очень счастливы. Ночь прошла восхитительно. Теперь же поведение Эулохии и другие неприятности сегодняшнего дня привели к тому, что нервы комиссара, которого все считали человеком абсолютно невозмутимым, не выдержали.
— Говори сейчас же! Ты их украла? Тебя застукали? — взмолился он.
И тот и другой варианты казались комиссару совершенно бредовыми. Но она по-прежнему ничего не отвечала. Тогда Андрес неожиданно встал из-за стола и, хлопнув дверью, выскочил из кабинета, намереваясь немедленно пойти в паб и выпить пива. На улице по-прежнему шел дождь; он лил, как всегда, со своим неизменным порочным упорством.
Итак, комиссар внезапно покинул свой кабинет, оставив там Эулохию, которая спокойно продолжала предаваться поглощению белужьей икры, добытой столь же неблагоразумным, сколь и вызывающим способом. На ее губах играла улыбка, а взгляд был устремлен куда-то вдаль. По крайней мере, такой представлял ее себе комиссар, который в глубине души на самом деле тоже улыбался.
— Да, семьсот пятьдесят евро за сто граммов… Тут уж если не украдешь — не попробуешь, — пробормотал он себе под нос.
И тут же пожалел о том, что не съел еще хотя бы пару ложечек этой чудной икорки.
Выскочив из кабинета, Андрес нос к носу столкнулся с доктором Сомосой и, воспользовавшись нежданной встречей, схватил того под руку и по-свойски пригласил выпить пивка.
— Да я только что оттуда! — пытался протестовать старый бездельник.
— Ничего, выпьешь еще. Давай! Пошли! — властно настаивал комиссар.
— Да на улице дождь, черт возьми! У меня нет ни v малейшего желания мокнуть.
— Ничего, не растаешь, а потом вдруг от дождя у тебя на яйцах вырастут креветки, и мы ими закусим пиво.
— Ну ты и скотина! Тебе хоть это известно?
— Я только знаю, что не заслужил такого начала дня, как сегодня, — резко ответил ему комиссар.
В эту минуту он вспомнил о звонке, которого так и не сделал, вынул из кармана мобильный телефон, выбрал опцию «избранные контакты», обозначенные человечком с огромным сердцем, и набрал личный номер представителя правительства. О том, какой между ними состоялся разговор, мы уже знаем. Завершив его, комиссар, неуклюже шлепая по лужам, бросился бежать к Moore’s, стараясь не слишком промокнуть. Сомоса уже ждал его внутри.
Этот первый день марта 2008 года определенно
4
Компостела, суббота, 1 марта 2008 г., 13:20
Доктор Сомоса не стал останавливаться, когда комиссар заговорил по телефону. Ему было неловко подслушивать беседу Андреса с представителем правительства, хотя в глубине души он очень хотел услышать, о чем они будут говорить. Но ведь он был человеком вежливым и считал себя в высшей степени воспитанным, а потому преодолел расстояние в пятьдесят метров, отделявшие дверь комиссариата от пивной, раньше полицейского. Оказавшись на пороге, стряхнул капли дождя с одежды и стал поджидать приятеля.
— Что тебе стоило захватить с собой зонтик? — проворчал доктор, когда комиссар оказался рядом.
— Зачем? Чтобы в очередной раз где-нибудь его оставить? — ответил ему тот с некоторым раздражением.
Всякий раз, заходя в Moore’s, Андрес Салорио знает, что место это не его, но тем не менее отнюдь не чувствует себя не в своей тарелке.
Ему известно, что в распределении пространства, которое продуманно или, напротив, неосознанно производит любое человеческое общество, ему предназначены такие места, как, например, закусочная «Гато негро». Там вино подают в белых фаянсовых чашках, осьминога — на деревянных подносах, а приготовленные на пару мидии — на широком блюде с выщерблинами по краям. Вот такие закусочные — это его родная среда обитания. Как и знаменитые кафе Сантьяго: старинные, как, например, «Дэрби», в которое заглядывал еще Валье-Инклан, [13] или изысканные современные, как «Аэрео клуб» с его просторными диванами, на которых вполне можно было бы даже вздремнуть после обеда, если бы это позволяли правила приличия.
13
Валье-ИнкланРамон Мария дель (1866–1936) — один из крупнейших испанских писателей.
Впрочем, как раз в этот клуб он почти никогда не заглядывает. Он все-таки предпочитает старые таверны со скамьями и столами из каштанового дерева, побелевшего от бесконечного мытья, или же с мраморными столешницами, хранящими несмываемые следы от красного вина «Баррантес».
И все же Moore’sему нравится почти так же, как эти таверны. Его привлекает молодежная, довольно-таки космополитичная публика, наполняющая этот паб дождливыми вечерами. А еще тишина и уединение, что царят там по утрам, когда он в полном одиночестве сидит за любимым столиком, с наслаждением смакуя горькое галисийское пиво «Эстрелья де Галисия», его любимое.
Он любит сесть у окна и с этого своеобразного наблюдательного пункта обозревать ход жизни призванных исполнять его приказы и распоряжения подчиненных, снующих взад-вперед между двумя полицейскими зданиями, расположенными на площади, куда выходят окна паба. Ему кажется, что их лица выражают неодолимую апатию, возможно навеваемую настырным мелким дождем, который галисийцы называют орбальо. [14] А может быть, сия вялость обусловлена тем родом деятельности, которую большинство из них вынуждены выполнять: в лучшем случае она сводится к различного рода административным делам, а нередко к охране и сопровождению важных политических фигур, исполняющих свои обязанности в столице древнего королевства Галисия.
14
Морось (гал.).