Тайна асассинов
Шрифт:
Как увязать между собой два эти взаимно враждебные мировосприятия? Как соотносятся они с истиной и опытом нашей собственной жизни?
Добро. Как его понимать?
В разных языках добро и зло противостоят друг другу по-разному.
Характер этого противопоставления отчасти предопределяет возможные формы и пределы распространения монистической религии, унаследованной от древнего источника, либо последующие гностические, дуалистические ее толкования в духе иных верований.
В еврейском языке добро и зло весьма однозначно совпадают с менее нагруженными терминами «хорошо» (тов)
Между тем, в индо-европейских языках, и в русском, в частности, оба основных понятия содержат много дополнительных смыслов. В то время как добро (Good) означает также ценную вещь, субстанцию, и ассоциируется с Богом (God), зло (Evil) содержит в себе дополнительный оттенок намерения и последовательно наводит на мысль о соответствующей воле (Will). Это несоответствие несомненно сыграло свою роль в гностицизме и других ересях первых веков христианской эры и в какой-то мере было преодолено всеми существующими сегодня церквами.
Русская философская и художественная мысль исходно питалась православной религиозной традицией, происходящей прямо от греческой ортодоксии и догматически противопоставленной всякому гностицизму и дуализму по определению. Поэтому классическая русская литература, которая много лет была и русской философией, унаследовала, в основном, монистическую сосредоточенность на добре.
Однако, русская народная мысль столетиями была оторвана от письменного, культурного существования и еще с языческих времен формировалась в изоляции, или даже в некоторой оппозиции, ко всем литературно выраженным идеям. Централизованно-полицейский способ насаждения добра и порядка, издавна практиковавшийся в России, естественно подтверждал жившую в народном сознании (или подсознании) зачаточную мысль о соответственно сообразованной стратегии Зла.
Изоляция России от остальных христианских стран, вследствие ее греко-православия, приучила российского гражданина к дуализму «мы и они» задолго до того, как Советская власть подвела под это безотчетное чувство свою теоретическую базу.
Революция 1917 года, отняв много сил и эмоций, оставила массы в недоумении почти по всем основным мировоззренческим вопросам, которые народ вынужден был для себя решать в духе своих, прежде укоренившихся, архаических представлений. Советский марксизм, конечно, очень ограниченная теория и на большую часть жизненных вопросов вообще не отвечает. Однако, практика изолированного государства, находящегося в безвыходной конфронтации со всем остальным миром, внушает некоторые идеи. Особенно убедительно для российских граждан некоторое время звучали гипотезы, представляющие весь внешний мир в виде управляемого из Центра, враждебного Единства, систематически действующего против интересов всего человечества, и особенно лучшей его части, поместившейся в России. Кое в чем это, и в самом деле, напоминало древне-персидскую империю. Совершенно очевиден гностически-манихейский характер такого мирочувствования, хорошо сочетающийся с «капиталистическим окружением», «американским империализмом», «жидо-масонским заговором», «мировым сионизмом» и «русофобией».
Действительно, большая часть советской литературы превратилась, по существу, в манихейскую письменность и сосредоточилась на нетривиальной задаче построения новой, внехристианской этики. Эта прометеевская попытка со временем надорвала культурные силы нации и вернула многих русских писателей к христианству. Внимательный анализ, однако, обнаруживает,
Разрыв этот особенно ясно виден в серьезной, глубокой литературе, например, в романах А. Солженицына, полных язвительных полемических выпадов в адрес Льва Толстого. Суть несогласия выражена в одной из первых, открывающих «Август 14-го», сцен — визит провинциального гимназиста Сани Лаженицына в Ясную Поляну:
«Скажите… — какая жизненная цель человека на земле?
— Губы Толстого, не вовсе утонувшие в бороде…сдвинулись в произнесенное тысячу раз: Служить добру. И через это создавать Царство Божие на земле.
— Так, я понимаю! — волновался Саня. — Но скажите — служить чем? Любовью? Непременно — любовью?
— Конечно. Только любовью.
— Только? — Вот за этим Саня и ехал… — …А вы уверены, что вы не преувеличиваете силу любви, заложенную в человеке? Или, во всяком случае, оставшуюся в современном человеке? А что, если любовь не так сильна, не так обязательна во всех, и не возьмет верха — ведь тогда ваше учение окажется… без…, — не мог договорить…
— Потому что, как я наблюдаю, вот на нашем юге, — всеобщего взаимного доброжелательства нет!..
…Из под бровей мохнатых твердо посмотрев, бесколебно ответил старец:
— Только любовью! Только. Никто не придумает ничего верней.
…Саня опять заторопился:
— Что до меня — я так и хочу, через любовь! Я так — и буду. Я так и постараюсь жить — для добра. Но вот еще, Лев Николаич! Само-то добро! Как его понять? Вы пишете, что разумное и нравственное всегда совпадают…
Приостановился пророк, мол — да. И острием палки чуть посверливал в твердой земле.
— Вы пишете, что добро и разум — это одно, или от одного? А зло — не от злой натуры, не от природы такие люди, а только от незнания? Но, Лев Николаич, — духа лишался Саня от своей дерзости, но и своими же глазами он кое-что повидал, — никак! Вот уж никак! Зло — и не хочет истины знать. И клыками ее рвет! Большинство злых людей как раз лучше всех и понимают. А — делают. И — что же с ними?…»
Обаяние этой сцены так велико, достоверность характеров настолько убедительна, что соблазняет проглотить без возражения заключенный в ней крючок, скрытую подсказку.
Семнадцатилетний гимназист Саня своими глазами кое-что повидал. Вот, заметил, например, что на юге нет всеобщего доброжелательства… И мы с ним, конечно, согласны: Нет его и на севере! Зло одной любовью не переломишь. На самотек такое дело пускать нельзя. А то еще может, не дай Бог, случиться, что любовь не возьмет верха…
А восьмидесятилетний, гениальный Лев Николаич недоглядел. Может, он на юге не побывал, жизни не знает. Повторяет одно и то же по тысяче раз и в ослеплении своем высокомерно упорствует. Еще и палкой посверливает от нетерпения… Одним словом, бесколебно утонул в бороде, среди мохнатых бровей…
Вот и Библия уже три тысячи лет то же самое твердит: «…кроткие, мол, наследуют землю, и насладятся…» — Как же, держи карман, дождешься у них…
Жизненный опыт и теоретический багаж большинства из нас, бывших и настоящих соотечественников Солженицына, с юга ли, с севера, подсказывает, что Толстой несомненно преувеличивает силу любви, заложенную в современном человеке. Наша циническая трезвость подсказывает, что «большинство злых людей как раз лучше всех и понимают…»
И любовь мы готовы высказать или обнаружить, только, если мы гарантированы, что она «возьмет верх».