Тайна Биг Боу
Шрифт:
Вместо того чтобы ответить, миссис Кроул злобно взглянула на мужа. Он понял ее, как если бы ее мысли были написаны прямо на ее лице: «Он разбил один из лучших стаканов. Три пенса на ветер. Этого хватило бы на недельное школьное обучение половины детей». Ее взгляд чем-то напоминал молнию, и Питер хотел бы, чтобы он был обращен не на него, а на Дензила, ибо молниеотвод последнего работал намного лучше. По этой причине Питер наклонился и стал подбирать осколки стакана так бережно, как если бы это были осколки Кохинура. [30] Таким образом, молния прошла над его головой и полетела в сторону Кантеркота.
30
Кохинур —
— Что я имею в виду? — переспросила миссис Кроул, как если бы в разговоре не возникало никакой паузы.— Я имею в виду, что было бы совсем неплохо, если бы вас кто-нибудь убил.
— Что за некрасивые мысли, право дело,— пробормотал Дензил.
— Пусть так, но это было бы полезно,— ответила миссис Кроул, не просто так прожившая с Питером много лет.— Но раз уж вас не убили, чем же вы занимались все это время?
— Моя дорогая,— неодобрительно вставил Кроул, все еще ползая на четвереньках и взирая на нее словно побитая собака,— ты ведь не сторож Кантеркоту.
— Ах, вот оно как! — вспыхнула его супруга.— Да кто же, кроме меня, его сторожит, хотела бы я знать?
Питер продолжил собирать осколки Кохинура.
— У меня нет секретов от миссис Кроул,— учтиво объявил Дензил.— Все это время я денно и нощно работал для новой газеты. Три ночи глаз не смыкал.
Питер с почтительным интересом посмотрел на его усталые глаза.
— Я встретился на улице со знакомым капиталистом, моим старым другом,— продолжал Дензил.— Я был вне себя от радости, что случайно повстречал его, и рассказал ему об одной идее, над которой размышлял уже несколько месяцев, и он пообещал этим заняться.
— А что за газета? — спросил Питер.
— Вы еще спрашиваете? Как вы думаете, чему бы я мог посвятить свои дни и ночи, как не взращиванию Красоты?
— И об этом будет газета?
— Да. О Красоте.
— Знаю я,— фыркнула миссис Кроул.— Газетенка с портретами певичек.
— С портретами? О нет! — воскликнул Дензил.— Это была бы истина, но не красота.
— И как будет называться газета? — спросил Кроул.
— Это секрет, Питер. Подобно Скотту я предпочитаю быть анонимным [31] .
31
Многие книги Вальтера Скотта выходили анонимно или под псевдонимом.
— Это все ваши причуды. Я всего лишь простой человек, и я хочу знать, в чем прок анонимности? Будь у меня какие-нибудь таланты, я хотел бы получить и выпавшую на мою долю славу. По-моему, вполне правильное и естественное чувство.
— Противоестественное, Питер, противоестественное. Все мы рождаемся безымянными, а я за то, чтобы быть ближе к природе. Мне хватает осознания того, что я распространяю Красоту. Миссис Кроул, в мое отсутствие приходили какие-нибудь письма?
— Нет,— отрезала она.— Зато вас спрашивал жентельмен по имени Гродман. Он сказал, что вы не появлялись у него довольно долго, и, кажется, был недоволен, узнав, что вы исчезли. Какие у вас с ним дела?
— Он мой должник,— ответил Дензил раздраженно.— Я написал для него книгу, а он присвоил всю славу себе, мерзавец! Моего имени нет даже в предисловии. Питер, что это за билет у вас в руках, на который вы так смотрите?
— Это на сегодняшний
— Гладстон! — усмехнулся Дензил.— Кому охота слушать Гладстона? Человека, посвятившего жизнь разрушению столпов церкви и государства.
— Человека, посвятившего всю свою жизнь укреплению рассыпающихся в прах причуд — религии и монархии,— поправил его Кроул [32] . — Но все же этот человек весьма талантлив, и я горю желанием услышать его выступление.
— Я бы шагу не ступил, чтобы послушать его,— сказал Дензил и ушел в свою комнату. Когда миссис Кроул во время чаепития послала к нему одного из детей с чашкой крепкого чая, мальчишка нашел его спящим на кровати в одежде и испускающим некрасивый храп.
32
Реформы, проведенные Гладстоном, оценивались неоднозначно — радикалы находили эти реформы недостаточно решительными, в то время как консервативные круги рассматривали преобразования как излишне радикальные. Что касается религии, то, с одной стороны, Гладстон был очень верующим человеком, но с другой стороны, одной из наиболее важных для самого Гладстона реформ была отмена государственной Ирландской англиканской церкви в 1869 г. Гладстон, глубоко верующий англиканин, признал несправедливость господства англиканства в Ирландии, большинство жителей которой были католиками.
Наступил вечер. Была ясная, морозная погода. Уайтчепел-Роуд заполняла шумящая толпа, как будто это был субботний вечер. Звезды сияли на небе, словно огоньки неких небесных уличных торговцев. Все с волнением ожидали прибытия мистера Гладстона. Несомненно, он должен был проехать этой дорогой. Но никто не видел ни его самого, ни его экипажа. Быть может, большую часть пути он проделал на трамвае. Он мог бы простудиться в открытом экипаже — да и в закрытом тоже, если бы высовывал голову из окна.
— Как будто он немецкий принц или король людоедов,— горько заметил Кроул, по дороге в клуб.— Нам нужно было завешать Майл Роуд флагами и разноцветными огоньками. Но, возможно, оно и к лучшему. Он ведь знает Лондон, и нет смысла пытаться приукрасить действительность. У этих монархов, должно быть, странные представления о городах. Они наверняка воображают, что люди постоянно живут под реющими знаменами и ходят под триумфальными арками, или что я чиню обувь в воскресном костюме,— кстати говоря, несмотря на день недели, Кроул сегодня был одет в этот самый костюм и этим, казалось, только подчеркивал свое сравнение.
— И почему бы не наполнить жизнь красотой? — размышлял Дензил. Поэт вычистил свою одежду и умылся, но его глаза до сих пор выдавали переутомление от взращивания красоты. Дензил из дружеского расположения сопровождал Кроула до дверей клуба. Самого Дензила сопровождал Гродман, но это проявлялось менее явно. Еще менее явным образом, подобно теням, Дензила по-прежнему сопровождали агенты Скотленд-Ярда, посланные Вимпом. Вокруг клуба собралась толпа неопределенных размеров. Полиции, швейцару и распорядителям было нелегко избежать наплыва безбилетников, очередь которых весьма осложняла процесс попадания в клуб привилегированных посетителей. Примыкающие улицы были переполнены людьми, желавшими взглянуть на Гладстона. Мортлейк прибыл в двухколесном экипаже — его голова подобно популярности маятнику раскачивалась в стороны, отпуская поклоны,— и также был одарен восторженным поклонением.