Тайна Царскосельского дворца

Соколова Анна Ивановна

Эта шутка, к которой прибегнула императрица, чтобы несколько оживить свою грозную и решительную речь, вышла как-то мертва, холодна и натянута. Из разбитого сердца глубоко оскорбленной монархини не могло вырваться живое, веселое слово.

Ушаков понял это и ловким маневром постарался дать иной оборот разговору.

— Осмелюсь доложить вам, ваше величество, что если состоится какое-нибудь распоряжение относительно камер-юнгферы Альтан, то нужно принять некоторые предварительные меры. Она должна вернуться с минуты на минуту.

— Да, ты прав! Выслушай же мой приказ и знай, что он должен быть исполнен неукоснительно!.. Ты всегда

был исполнительным слугой, понимал, где нарушена справедливость, и знал, как следует воздавать за содеянное зло!.. Скажу тебе не таясь, эта мерзкая баба Регина жестоко оскорбила меня. Он, герцог, тоже глубоко провинился передо мною — Трубецкой рассказал мне — и заслуживает тоже примерного урока, но пока я оставлю его в покое. Но она, она… должна понести строгое наказание за свои поступки и предерзостные речи обо мне… Я передаю ее тебе! Делай с ней, что хочешь, но знай — жалости не должно быть места… «Всяк сверчок, знай свой шесток!» — говорит наш народ, и эта негодная Регина должна испытать на себе всю тяжесть своего дерзкого поведения!.. Отдаю ее тебе в руки… Надеюсь, ты сумеешь воздать должное за свою оскорбленную государыню… Делай, что хочешь, но устрой так, чтобы отныне я ничего не слышала об этой бабе и чтобы герцог никогда не нашел возможности увидеть ее! Ты понял?

— Понял, ваше величество, и все исполню, чтобы вы были спокойны. О Регине Альтан ни вы, матушка-царица, ни его светлость более ничего не услышите…

— Так иди! Завтра доложишь мне о том, как ты распорядился.

Ушаков вышел от императрицы с опущенной вниз головой и поспешил разыскать Трубецкого, чтобы передать ему приказ государыни и выработать план наказания Регины.

Отпустив Ушакова, императрица отдала приказ прислать к ней Юшкову, которая по ее приказанию перед тем отпущена была на женскую половину.

Та вошла, полная страха и тревоги.

Императрица подошла к стоявшему в углу фигурному шкафчику, в котором у нее хранились деньги и особенно драгоценные вещи, и, вынув оттуда сверток червонцев и большой футляр, подала и то и другое Юшковой, сказав:

— Вот тебе, Аграфена, за твою верную службу и за то, что ты не обманула меня и сказала мне правду! Не знаю я и не хочу знать, какое чувство заставило тебя открыть мне ту горькую и великую тайну, которую ты сообщила мне: меня ли ты так сильно любила, герцога ли так сильно ненавидела…

— Ах, ваше величество, солнце вы наше красное!..

— Постой, не перебивай! В последний раз мне доводится беседовать с тобой. Выслушай меня молча до конца! Что бы ни руководило тобой, но твоя услуга мне велика, я должна наградить тебя за нее. Но… и яд, который ты влила в мою душу, велик, и сила того яда делает твое дальнейшее пребывание в моем дворце невозможным. Уезжай как можно дальше отсюда, уезжай, и, когда ты где-нибудь окончательно обоснуется, уведомь об этом графа Ушакова и сообщи ему свой подробный адрес. Через него ты до конца своей жизни будешь получать то же самое содержание, какое ты получала здесь, состоя при мне! Эти бриллианты возьми на память обо мне. В тяжелую минуту они сослужат тебе службу… Этот убор был подарен мне еще в первый год моего царствования, он дорого стоит. Награждаю я тебя щедро, это я могу и должна сделать, но видеть тебя пред собою ежедневно, как я до сих пор видела тебя, я не в силах!.. Твой вид будет напоминать мне то, что без тебя я постараюсь предать забвению. Прощай!.. Уезжай, не задерживайся с отъездом! Твои

сборы не Бог весть какие, а герцог может догадаться… и он не простит тебе.

Юшкова с рыданием упала в ноги императрице.

— Матушка… благодетельница… Да за что же на меня, холопку вашу верную, такая опала? Чем пред вами провинилась? Я по своей преданности дурацкой сгубила себя навеки. Я вам пользы желала… мне за вас непереносимо обидно стало!

— Знаю, все знаю! — нетерпеливо перебила ее императрица, — и оттого-то и отсылаю тебя в упор, что сама сознаю все это! Ступай!.. Не волнуй себя понапрасну и меня без пути не тревожь! Желаю тебе счастья… Может быть, где-нибудь, далеко отсюда, счастье живет? Только нам видеть его не доводилось!

Юшкова громко, порывисто и непритворно рыдала. Она никак не предвидела такого оборота дела. Она ждала всего, кроме немилости, а ее удаление от двора было прямой и несомненной немилостью.

— Простите вы меня, окаянную! — стала она молить государыню, — дозвольте мне при вас свою жизнь горькую скоротать! Куда я поеду на чужую сторону? Я здесь родилась, здесь и свои косточки сложить порешила. Не гоните вы меня, окаянную! Не лишайте меня счастья видеть ваши светлые очи!

Говоря это, она хватала руки императрицы, цеплялась за полы ее платья и громко, порывисто рыдала.

Императрица нетерпеливо освободилась от нее.

— Полно, Аграфена, перестань!.. Сказано тебе — и конец! Мое слово твердо; ты меня знаешь, я попусту терять слова не люблю… Ступай! — и она ударила в ладоши, чтобы призвать лицо, сменившее Юшкову в ее настоящем дежурстве.

Юшкова вскочила с пола, как ужаленная. Ничто в мире не заставило бы ее признаться перед своими товарками по службе, что она уезжает навсегда и делает это по личному приказанию и распоряжению императрицы. Самолюбие старой камер-юнгферы было так же велико, как велика была ее иезуитская хитрость.

При появлении камер-медхен, призванной императрицей, Юшкова уже спокойно стояла пред государыней и почтительно целовала милостиво протянутую ей руку. Императрице эта выдержка не понравилась. Она лишний раз заставила ее усомниться в искренности всего, что делала и говорила старая камеристка.

Расставшись с ней, императрица в душе ни одной минуты не пожалела об этой разлуке. Дельной и исполнительной прислугой Юшкова была всегда, симпатичной — никогда!

XXI

ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Тучи с вечера заволокли небо, и около одиннадцати часов пошел сильный дождь. Несмотря на это, в парке со стороны постройки тихо бродили какие-то тени, как будто чего-то поджидая.

Императрица, не смыкавшая глаз и даже не ложившаяся в постель, то и дело подходила к окну и пристально вглядывалась во тьму неприветливых весенних сумерек, напоминавших собою осенние глухие ночи. Она то чутко прислушивалась к чему-то, то быстро отходила от окна, заслышав в парке малейшее движение.

Часы пробили половину двенадцатого, когда со стороны проезжей дороги послышался топот почтовой тройки, остановившейся в стороне от дворцового здания. Из экипажа, остановившегося на самой опушке, быстро скользнула какая-то тень и скорыми шагами направилась к заднему крыльцу женской половины, отведенной специально для царской прислуги. В эту же самую минуту наперерез приезжей из глубины сада двинулись какие-то две тени и остановились в стороне от крыльца женского флигеля.