Тайна черной жемчужины
Шрифт:
Встретив загоревшийся взгляд Муры, доктор чуть тише продолжил:
– Поддельные ключи от квартиры Тугарина, от парадного и черного хода, Рафик изготовил у знакомого слесаря, по образцам, переданным Соней. Она врала, когда говорила, что Тугарин запер за ней дверь изнутри на крюк. Он покинул госпожу Карякину и, спустившись на второй этаж, своим ключом открыл входную дверь и прокрался в комнату ничего не подозревающего Тугарина, ударил его кинжалом, не обнаружил ларчика с жемчужиной и покинул квартиру. Но Фрейберг считает, что грабитель мог украсть еще что-то и спрятать свою добычу в любом сарае, каретнике: из парадного подъезда две двери во двор и на улицу. Дворник мог и не видеть, выходил ли приличный гость во двор. На улице Крайнев появился, уже побывав во дворе, из парадного подъезда с легкой тросточкой в руках. А чтобы вдовушка не удивилась, что ее приятель слишком долго спускается с лестницы, Соня отвлекала ее от окон. Я только не понимаю, что делал преступник в сараях? – Клим Кириллович вскинул недоумевающие глаза на сосредоточенно слушающую его Муру. – Фрейберг сказал, что новый кучер владельцев стоящего во дворе экипажа, бывший лихач, в тот вечер выезжал со двора, вывозил хозяев.
– И коляску никто не обыскивал? – тихо спросила Мура.
– Зачем? – удивился Клим Кириллович. – Да кучер уже и оставил свое место. Лихачи – люди опасные, спокойная жизнь не для них.
Над гостиной плыли невыразимо печальные звуки мендельсоновского рондо-каприччиозо.
– Но кто такой Глеб Тугарин? – недоуменно закрутил головой Ипполит Прынцаев.
– Молодой человек, которого мы встретили в гостях у Стасова, – шепотом пояснила Прынцаеву Мура. – Он поцеловал ботик Брунгильды.
– Поцеловал ботик? – недоуменно переспросил Ипполит. – Я бы никогда до такого не додумался.
– Вы, Ипполит, неромантичны... – мягко укорила Полина Тихоновна. – А женщинам нравятся романтические мужчины.
– Просто Брунгильда его поразила, – пояснила Мура.
– Чем таким она могла его поразить? – пробурчал профессор.
– Как чем? – воскликнула Мура. – Ну хотя бы именем!
Неожиданно Брунгильда взяла резкий аккорд, ее руки быстро промчались по черно-белым клавишам. В гостиной наступила тишина.
– А что необычного в имени Брунгильда? – покраснела Елизавета Викентьевна.
– Ничего, мы к нему привыкли, – ответила Мура, – но признайся, мамочка, почему ты дала сестричке такое имя?
Мура перевела взгляд на отца: его лицо заливала пунцовая краска.
– Никогда не думала, что православные люди могут так назвать свою дочь, – подхватила тетушка Полина, наконец-то дождавшаяся момента, который мог прояснить загадку, мучавшую ее уже не один год.
– Дело простое, – буркнул профессор. – Грех молодости.
Крышка фортепьяно с грохотом опустилась, закрыв клавиши.
– Как это грех? – Брунгильда резко встала. – Неужели я не ваша дочь?
– Наша, наша, не сомневайся, – ворчливо ответил профессор. – Пусть уж лучше Елизавета Викентьевна объяснит, это ее причуды.
Профессорская жена молчала, но, видя устремленные на нее взгляды, сконфуженно прошептала:
– Это было очень модное имя.
– А разве я мог отговаривать безумно любимую мной молодую жену? – Смеющиеся глаза профессора, обращенные к смущенной супруге, светились любовью и лаской. – Хорошо, что она не назвала нашу первую дочь Клеопатрой или Амнерис. Юношеская романтика! И ты, Мура, не очень увлекайся Бадмаевым, а то назовешь еще сына Жамсараном, хлопот потом не оберешься.
Клим Кириллович встретился с Мурой глазами: еще недавно девушка уверяла, что ее отец никогда не испытывал безумной любви.
Глаша принесла кофе, а для мужчин поднос с рюмками и бутылкой ликера.
– А Глаша назовет сына Пинкертоном, – пошутила Мура, – когда выйдет замуж за Павлушу. Что-то я давно его не вижу.
– Пропал Павлуша, – смущенно призналась горничная, – уехал, перед тем как вы с доктором в аптеку отправились, с тех пор и не видела.
– Он за ней ухаживал по поручению Шлегера, – проводив взглядом выскользнувшую из гостиной горничную, обратилась к доктору Мура. – Чтобы за мной следить. И вредить нашим поискам.
– Доченька, умоляю тебя, остановись, – попросил профессор, – хватит криминала. Шлегер тут ни при чем. Он мошенник, но не до такой же степени. Обычный коммерсант западного типа, дутый фонд, маниловский проект – только чтоб деньги выкачать из простаков.
– Довольно, – поддержала мужа Елизавета Викентьевна, – теперь у нас наступила жизнь другая, без этих людей. Забудем о них.
В этот момент в квартире раздался звонок.
Через минуту появилась Глаша и сообщила, что господин Булла спрашивает, может ли его принять Мария Николаевна?
– Наверное, принес обещанный портрет. Он сфотографировал меня в Летнем саду, – пояснила Мура немного удивленным домочадцам и выжидательно взглянула на отца.
– Пусть войдет, – разрешил профессор.
В гостиной появился невысокий молодой человек в пиджачной темной паре с портфелем руках.
– Позвольте представиться, Виктор Булла, фотограф.
Он поцеловал ручки дамам и поклонился мужчинам. Следуя приглашению хозяйки, сел.
– Мария Николаевна, – обратился он к Муре, – ваш портрет готов. Пока один. Вот он.
Фотограф открыл портфель и достал чудесный снимок, оправленный в паспарту. Мура с улыбкой взглянула на фотографию и передала ее отцу.
Пока все склонились над фотографией, Булла едва заметно подмигнул Муре и кивнул в сторону снимка.
– Мне кажется, снимок удался, – сказал многозначительно он, – в модели есть что-то античное. Она могла бы хорошо смотреться с охапкой итальянских и греческих роз на фоне беломраморного дворца Чаир. Слышали о таком?
– Да, слышали, – откликнулась Полина Тихоновна, – газеты об этом писали. Великий Князь Николай Николаевич недавно подарил это крымское чудо черногорской принцессе Стане.
– Может быть, следующим летом удастся поехать в Крым, – мечтательно продолжил Булла, – а пока придется зимовать в столице. Но и здесь немало интересного. – Фотограф повернулся к Брунгильде и застенчиво произнес:
– Был бы рад, если бы вы посетили мое ателье.
Брунгильда непроизвольно выпрямила спину и подняла точеный подбородок. Она повернулась таким образом, чтобы выглядеть самым выигрышным образом.
– "И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть", – мрачно и загадочно продекламировал доктор Коровкин.