Тайна Дептфордского чудовища

Дойл Адриан Конан

— Вот как. Но с другой стороны, с чего бы ему так стараться ради племянницы? Жил бы себе спокойно и уютно один.

— Дело в том, мистер Холмс, что он, похоже, искренне привязан к племяннице и озабочен ее будущим. — Лестрейд на секунду умолк, на его крысином личике расплылась улыбка. — Он человек довольно замкнутый, этот мистер Теобальд, да и профессия у него весьма странная. Прямо-таки чудная, я бы сказал. Он обучает канареек.

— Что ж, тоже нужная профессия.

— Неужели? — Лестрейд поднялся и взял шляпу; в каждом жесте его сквозило раздражение. — Очевидно, сами вы никогда не страдали бессонницей, мистер Холмс. Иначе, наверное, знали бы, что птицы, которых обучает

Теобальд Уилсон, совсем не похожи на обычных канареек. Доброй вам ночи, джентльмены.

— Что, черт возьми, он хотел этим сказать? — воскликнул я, провожая взглядом вышагивающего к двери инспектора.

— Наверное, знает то, чего пока не знаем мы, — сухо отозвался Шерлок Холмс. — Любые догадки в этом случае бесполезны, они лишь мешают аналитически мыслить, поэтому предлагаю подождать до утра. Впрочем, заявлю вам прямо, друг мой, что не собираюсь тратить время на дело, которое и яйца выеденного не стоит.

К удовольствию моего друга, наутро наш визитер не появился. Однако, вернувшись днем со срочного вызова, я вошел в гостиную Холмса и увидел, что в кресле сидит пожилой джентльмен в очках. Мужчина поднялся, и только тогда я заметил, что он страшно худ. И что лицо его, умное и аскетически строгое, покрыто мелкой сеткой морщин, а кожа обрела тот пергаментно-желтоватый оттенок, который появляется после многолетнего пребывания под солнцем тропиков.

— А, Уотсон, вы как раз вовремя, — заметил Холмс. — Знакомьтесь, это мистер Теобальд Уилсон, о котором говорил вчера наш Лестрейд.

Посетитель тепло пожал мне руку.

— А ваше имя, как я понимаю, доктор Уотсон! — воскликнул он. — Да, пусть мистер Шерлок Холмс извинит меня, но именно благодаря вашим стараниям все мы наслышаны о его талантах. К тому же вы сведущи в медицине, сталкивались с различными нервными заболеваниями, а потому ваше присутствие, несомненно, окажет самое благотворное воздействие на мою несчастную племянницу.

Холмс заметил мой укоризненный взгляд.

— Я, Уотсон, обещал мистеру Уилсону сопровождать его в Дептфорд. Дело в том, — добавил он, — что юная леди твердо вознамерилась покинуть родной дом завтра же. Но я вынужден повторить еще раз, мистер Уилсон, что не совсем понимаю, чем поможет мое присутствие.

— Вы слишком скромны, мистер Холмс. Обратившись в полицию, я надеялся, что они убедят Джанет в том, что потери, которые понесла наша семья за последние три года, хоть и трагичны, даже ужасны, но вызваны вполне естественными причинами. А потому у нее вовсе нет оснований убегать из дома, куда глаза глядят. У меня создалось впечатление, — усмехнулся он, — что инспектор даже несколько оскорбился, когда увидел, с какой радостью я воспринял его предложение прибегнуть к вашей помощи.

— Я непременно отблагодарю Лестрейда за это небольшое одолжение, — сухо заметил Холмс и поднялся. — Будьте добры, Уотсон, попросите миссис Хадсон вызвать нам экипаж. А по пути в Дептфорд, возможно, мистер Уилсон окажет нам такую любезность и ответит на несколько интересующих меня вопросов…

День выдался серенький и унылый, в такие дни Лондон даже летом выглядит не лучшим образом, но, когда мы переехали через мост Блэкфриар, я ужаснулся. С реки поднимались волны тумана, точно ядовитые пары с какого-нибудь болота, затерянного в джунглях. Просторные улицы Уэст-Энда сменились узкими и путаными торговыми улочками; по мостовым, цокая копытами, трусили лошади, впряженные в повозки. А потом эти улицы превратились в какую-то совершенно невообразимую путаницу жутких и грязных закоулков; следуя прихотливым изгибам реки, они становились все извилистее и грязнее. Вскоре мы приблизились к лабиринту узких бухт, затянутых илом, и темных, дурно пахнущих переулков. Некогда это мрачное место было колыбелью морской торговли Британии, здесь зарождалось могущество и богатство империи. Я заметил, что Холмс помрачнел, утомлен и раздражен сверх всякой меры этой поездкой, и попытался вовлечь в разговор нашего спутника.

— Как я слышал, вы настоящий эксперт по канарейкам? — спросил я.

В глазах Теобальда Уилсона за толстыми стеклами очков вспыхнул энтузиазм.

— Пока еще только учусь, сэр, но за плечами целых тридцать лет практических исследований. Скажите, а вы тоже?.. Нет? Жаль, очень жаль! Благородному делу изучения, разведения и обучения fringilla canaria [1] стоит посвятить жизнь! Вы не представляете, доктор Уотсон, какое невежество проявляют в этом предмете самые, казалось бы, просвещенные круги! Как-то раз мне пришлось выступить с докладом на тему «Скрещивание канареек с Мадейры с особями островных видов» перед Британским орнитологическим обществом. И я был просто потрясен наивностью, даже глупостью заданных мне вопросов!

1

Имеется в виду один из самых распространенных видов канареек.

— Инспектор Лестрейд упоминал о каких-то особенностях в вашем подходе к обучению этих пернатых певичек.

— Пернатых певичек, сэр? Певичками можно назвать дроздов! А у fringilla абсолютный, божественный слух, дарованный им самой матерью-природой. И еще они наделены уникальным талантом имитации, который можно и должно развивать ради блага и наставления рода человеческого. Но инспектор прав, — уже спокойнее добавил он. — Мне удалось достичь невозможного. Я научил своих канареек петь ночью при искусственном освещении.

— Очевидно, с самой благой целью?

— Да, мне хочется думать именно так. Мои птицы обучены ради тех, кто страдает бессонницей; у меня появились клиенты по всей стране. Мелодичное пение помогает скоротать долгие ночные часы, а потом, глядишь, человек и задремлет, убаюканный этими мелодиями в свете ламп.

— Да, похоже, Лестрейд прав, — заметил я. — У вас действительно уникальная профессия.

Во время нашей беседы Холмс рассеянно поднял тяжелую трость нашего спутника и теперь разглядывал ее самым внимательным образом.

— Кажется, вы вернулись в Англию три года назад, — сказал он.

— Да.

— С Кубы, не так ли?

Теобальд Уилсон вздрогнул, покосился на Холмса, и в его взгляде я заметил настороженность.

— Именно так, — пробормотал он. — Но откуда вы знаете?

— Ваша трость вырезана из черного дерева, такой вид есть только на Кубе. Ни с чем нельзя спутать этот специфичный зеленоватый отлив и изумительно гладкую отполированную поверхность.

— Ну, эту трость мог привезти в Лондон какой-то другой человек. А я мог купить ее после возвращения, скажем, из Африки.

— Нет, она принадлежит вам уже несколько лет. — Холмс поднес трость к окну кареты и повернул ее так, что на ручку упал дневной свет. — Видите, — продолжил он, — вот здесь маленькую, но вполне отчетливую вмятину с левой стороны, под ручкой. Там, где в дерево упиралось кольцо, которое левши носят именно на этом пальце. Черное дерево — одно из самых твердых в мире, и для того, чтобы протереть такую вмятину, пусть даже и кольцом, сделанным из более твердого металла, чем золото, понадобится немало времени. Вы левша, мистер Уилсон, и носите серебряное кольцо на среднем пальце.