Тайна герцога

Волконский Михаил Николаевич

Узнав этого чиновника, Соболев очень обрадовался, как бы сразу уверившись, что теперь пойдет все отлично, и на вопрос старшего о том, кто он такой, назвал себя и добавил, показав на чиновника:

— Меня знает вот этот господин… Он сегодня был у меня в доме!

Но чиновник со своей стороны решительно никакого сочувствия Соболеву не выказал, а, напротив, довольно сурово и поспешно проговорил:

— Вы, сударь, совершенно ошибаетесь, и я вас совершенно не знаю!

— Но меня знает очень хорошо Дмитрий Яковлевич Жемчугов, который

может засвидетельствовать обо мне, — сказал Соболев. — Потом знает еще князь Шагалов и многие другие…

— Об этом вас пока не спрашивают, — перебил его старший. — Отвечайте только на вопросы! Расскажите, как было дело и за что вас арестовали…

— За что меня арестовали, я не знаю, а дело было так! — ответил Соболев и чистосердечно и правдиво рассказал, что вчера, возвращаясь из-за города, он опоздал на заставу, через которую его не пропустили; не желая проводить ночь где-нибудь в герберге или на постоялом дворе, он пошел гулять и тут увидел двух незнакомцев с их лодкой и то, как они входили в заколоченный и, по-видимому, необитаемый дом.

— Где этот дом? — спросил старший.

Соболев указал самым подробным образом местоположение дома и затем продолжал рассказ вплоть до того, как его арестовали по приказу таинственного гребца.

Он думал, что его затем сейчас же и отпустят, но вышло совершенно не так. Его отвели через двор в каменный каземат, вонючий и грязный, с решетчатым окном и с кучей грязной соломы в углу на полу.

«Ну, что ж делать! — рассудил Соболев. — Так, так, так!.. Пусть будет, что будет!»

И он лег на солому.

Когда Ивана Ивановича увели из комнаты, где его допрашивали, и чиновник со своим старшим остались наедине, то этот старший обратился к своему подчиненному и, втягивая в нос понюшку табака из золотой табакерки, проговорил:

— Так его светлость герцог изволят ночью в лодке ездить в заколоченный дом?.. А мы и не знали этого!

— Я знал об этом, ваше превосходительство! — ответил чиновник. — То есть мне было дано знать от одного из наших наблюдающих при дворе герцога, что его светлость ночью изволят выезжать в лодке… Мною был сделан наряд для того, чтобы проследить эти отлучки…

— Как же вы можете учреждать наблюдения за его светлостью? — усмехнулся старший и прищурился.

— В интересах самого герцога, ваше превосходительство, для охраны от лихих людей! — ответил младший и тоже усмехнулся.

— Да разве что так!.. А кто был в наряде?

— Жемчугов.

— Митька?

— Он самый.

— Неужели он не дознался?.. Ведь он, кажется, самый способный?..

— Ему помешал вчера барон Цапф фон Цапфгаузен, который привязался к нему в пьяном виде.

— Да ведь этот барон сделал на Жемчугова донос.

— Самому герцогу, ваше превосходительство. Надо, конечно, Митьку выручить, потому что донос вздорный и облыжный.

— Ну, разумеется! Вы заготовьте к завтра доклад.

— Я послал сейчас за Жемчуговым.

— Для какой надобности?

— Ведь

он живет в доме у Соболева, которого вы только что изволили допрашивать. Они — приятели.

— А что мы будем делать с этим Соболевым?

— Что, ваше превосходительство, прикажете, но, во всяком случае, нельзя нам забывать, что мы через этого Соболева получили весьма важное сведение о ночных поездках герцога в заколоченный дом.

— Да, я подумаю, как поступить.

— А пока Соболева держать у нас?

— Пожалуй, придется. Ведь герцог о нем, наверное, сам спросит.

— Мне кажется, ваше превосходительство, что этот Соболев не все говорит, что знает?!

— Что ж, вы хотите расспросить его построже?

— Строгость всегда можно употребить, но пока можно будет удовольствоваться разговором с ним Митьки Жемчугова.

— Ну, хорошо, поступайте, как знаете! Это дело я пока поручаю вам, а теперь я пойду.

— Слушаю, ваше превосходительство! — заключил подчиненный и проводил начальника до дверей.

XII. ПОДНОГОТНАЯ

Эти двое людей, допрашивавшие Соболева, были, судя по молве, самые страшные из всех деятелей XVIII века на Руси.

Старший был сам начальник Тайной канцелярии Андрей Иванович Ушаков, выслужившийся без всякой протекции и связей до высоких чинов.

Он был сыном бедного дворянина Новгородской губернии, рано осиротел, отличался страшной физической силой и высоким ростом. В 1700 году, в бытность Петра Великого в Новгороде, молодой Ушаков, в числе прочих недорослей из дворян, был представлен царю, и тот записал его в Преображенский полк. Здесь Андрей Иванович быстро обратил на себя внимание своею службою и через семь лет был уже капитаном. Императрица Екатерина I произвела его в генерал-поручики. Императрица Анна пожаловала ему звание сенатора и генерал-аншефа.

Младший, его подчиненный, был тоже известный Степан Иванович Шешковский, тогда еще лишь начинавший свою карьеру, но впоследствии бывший сам начальником Тайной канцелярии при императрице Екатерине II.

Проводив начальника, Шешковский вернулся к столу, не торопясь разложил бумагу, попробовал на ногте перо, обмакнул его в чернильницу и принялся писать.

Дверь отворилась, и в комнату без доклада, как свой человек, вошел Митька Жемчугов.

— Что еще? Зачем я понадобился? — спросил он, протягивая руку Шешковскому. — Экстренное дело какое-нибудь?

— Есть и экстренное дело! — ответил Шешковский, продолжая писать. — Садись, сейчас кончу, расскажу.

Жемчугов сел, но ему не терпелось.

— Ты о бароне Цапфе с начальником говорил? — спросил он.

— Говорил.

— С самим генералом?

— С самим.

— Надо, чтобы этому Цапфу нагорело.

— Нагорит! — проговорил Шешковский, продолжая писать.

— Так в чем же дело? — спросил его Митька, когда он кончил наконец свою бумагу.

— Дело вот в чем. Попался твой Иван Иванович Соболев.