Тайна голубиного пирога

Стюарт Джулия

Лошади замедлили ход и наконец остановились у лавки похоронных принадлежностей «Джейз». Принцессе не раз доводилось бывать тут во время своих бесконечных прогулок по магазинам, но заглянуть внутрь ей никогда даже в голову не приходило. Ожидая, когда распахнутся двери кареты, и стараясь не показываться в окне, она рассеянно провела рукой по кнопкам своих перчаток.

Однако Джордж, ливрейный лакей, чья понурая высокая фигура и даже икры ног, казалось, выражали глубокую скорбь, медлил, словно вовсе забыл о ней. Наконец дверь отворилась. Приподняв юбки, принцесса вышла из кареты, решив не прибегать к услугам парочки здешних служителей, которых обычно нанимали на похоронах для изображения подобающей случаю скорби. Эти люди

имели репутацию откровенных пьяниц.

Ни в одном заведении дверной колокольчик не звенел так жалобно, как в «Джейз». Этот печальный звук был способен вызвать комок в горле даже у висельника. Принцесса и ее служанка молча стояли у входа, задрапированного темной тканью, ожидая, когда их обслужат, вдыхая запах стоящих в вазе белых лилий и словно ощущая тончайший аромат смерти. Все это время они находились под пристальным вниманием стайки девушек-продавщиц, облаченных в одежду траурных цветов. Те, что стояли сзади, даже приподнимались на цыпочки, с нескрываемой завистью разглядывая Минк. Она явно приковывала к себе взгляды окружающих, что объяснялось ее экзотическим происхождением от матери-англичанки и отца-индийца. Длинные темные волосы Минк были подколоты, образуя вокруг обнаженной шеи нечто вроде подушки. Соломенная шляпа, отделанная шифоном, была украшена нарциссами, которые прекрасно гармонировали с зеленым жакетом. Стоявшие в первом ряду в изумлении уставились на ее изумрудные сережки – одни из немногих фамильных драгоценностей, не отобранных британцами. Это красочное зрелище дополняла темнокожая служанка, которая была старше ее и одета в национальный индийский наряд. Черная коса служанки свисала вдоль спины. Она была так худа, словно дующие год за годом свирепые ветры истончили ее плоть.

Пуки, так звали служанку, шмыгнула носом, и это нарушило тишину. Принцесса протянула ей шелковый носовой платок, который та с благодарностью взяла своими тощими пальцами. Внезапно, словно спустившись с переполненных людскими душами небес, появился мужчина в одежде самых мрачных оттенков черного цвета – ведь «Джейз» был обителью слез. Он склонился в смиреннейшем поклоне и разогнулся так не скоро, что стало ясно: этот человек пребывает в состоянии постоянной униженности. Лишь его самым почтительным образом прилизанные светло-каштановые волосы хоть немного напоминали, что в мире есть место радости. Мужчина, находясь все в том же скрюченном состоянии, обратил на клиентку взор своих жалобных глаз пастушеской собаки.

– Моя фамилия Рэтэкинс, мэм, – сказал он, сцепив свои вялые руки. – Чем могу быть полезен?

Принцесса, с беспокойством взглянув на него, ответила, что ей нужны некоторые предметы траурной одежды, и чем быстрее, тем лучше.

– Прежде всего, мэм, – молвил мистер Рэтэкинс, – позвольте выразить вам свое искреннее сочувствие. В любом похоронном заведении вы услышите слова сожаления, но смею заверить вас: здесь, в «Джейз», соболезнования самые глубокие. Могу я спросить, когда обрел покой близкий вам человек?

Минк попыталась вспомнить, в какое время принес вчера скорбную весть дворецкий.

– В середине дня приблизительно, – ответила она, ощущая, что ее живот словно налился свинцом.

Мистер Рэтэкинс порылся в кармане. Нащупав цепочку часов, он извлек их наружу, остановил в соответствующее время и поднял на нее свои покрасневшие глаза.

– Какая трагедия! – произнес он.

Младшие продавщицы не сводили с них глаз.

Столь же бесшумно, как и появился, мистер Рэтэкинс направился в сторону коридора, обшитого панелями красного дерева. Принцесса восприняла это как знак следовать за ним. Пройдя через дверь, мистер Рэтэкинс занял место за прилавком. На нем лежал одноглазый рыжий кот, которого владелец лавки подобрал на улице и выкормил из чувства солидарности, возникшего благодаря сходству их мастей. Поспешно убрав кота, он спросил:

– Позвольте узнать,

кто из ваших близких покинул нас?

– Мой отец, – ответила Минк, проглотив комок в горле.

– Какая трагедия! – повторил он, опустив очи долу.

Принцесса села на стул рядом с прилавком, сжимая в руках зеленую сумочку.

– Я даже не знаю точно, как долго в наши дни следует соблюдать траур по родителю, – посетовала она. – В женских журналах нет единого мнения по этому поводу.

– «Джейз», наше заведение, рекомендует год: шесть месяцев – траурная вуаль, три – черное платье и еще три – черное с белым. – Он продолжал монотонно, словно читая молитву: – В случае смерти дедушки или бабушки траур длится шесть месяцев: два из них – шелк с умеренным количеством крепа, а потом – черное с белым. Если речь идет о братьях и сестрах – тоже шесть месяцев, но тогда мы советуем: три месяца – с крепом, два – в черном платье и один – в черно-белом. Если умер дядя или тетя – два месяца траура, без крепа, черное платье носят все это время. По двоюродному дедушке или бабушке – полтора месяца: три недели – в черном платье, три – в черном с белым. Траур по двоюродному брату или сестре длится четыре недели. Черное платье. По троюродному брату или сестре – три недели, если вы их любили.

– Понимаю, – сказала принцесса.

– Светло-лиловый и розовато-лиловый цвет, несомненно, весьма подходят для второго периода траура, а серый и вовсе никогда не выходит из моды. Это наиболее привлекательный цвет для человека, потерявшего близкого родственника. Серый гармонирует с бледностью.

– А скажите, – поинтересовалась Минк, – это верно, что вдове следует носить траур два с половиной года? Вдовец же носит траурную повязку лишь три месяца и может вновь жениться, когда ему заблагорассудится?

– Что-то в этом роде, мэм.

Мистер Рэтэкинс тер пальцы столь усердно, что они начали блестеть. Он мог предложить юбки и плащи по последней моде, готовые к тому, чтобы надеть их немедленно, а также корсажи, которые можно будет примерить через несколько часов. Потом отмотал кусок черной материи от рулона, лежавшего под прилавком.

– Вот что я рекомендую вам, мэм. Бомбазин. Мы также используем креп Курто. Он способен выдержать целые потоки дождя. – Он взглянул на Пуки и понизил голос. – А бомбазет лучше подходит для слуг. Он ниже качеством и потому дешевле. Я вовсе не желаю вытянуть из вас побольше денег.

Не испытывая того удовольствия, которое Минк обычно получала у магазинного прилавка, она долго выбирала туфли, перчатки, митенки, плащ, капор, вязаную шерстяную шапочку, шпильки, веер, плюмаж, боа, зонтики от солнца и дождя, сумочку, кошелек, салфеточки для мебели – всё цвета воронова крыла.

Место мистера Рэтэкинса заняла юная продавщица, чьи волосы были собраны сзади в жесткий пучок, – ей предстояло обсудить с клиенткой деликатную проблему нижнего белья. Она видела принцессу в газетах и мгновенно узнала ее. Пресса уже давно была очарована восточным шармом этой юной женщины, родившейся и выросшей в Англии. Ведущие постоянных рубрик в женских журналах восхищались нарядами принцессы, цитировали ее призывы предоставить женщинам избирательное право. Все журналистки страстно желали быть к ней приглашенными на охоту для дам, когда смех пугал шотландских куропаток гораздо больше, чем загонщики.

Открыв несколько ящиков, продавщица с пересохшими от волнения губами выложила на прилавок целый ворох женских сорочек, панталон и нижних юбок – все это было отделано черной лентой.

– Товар из Парижа, ваше высочество, – сказала она, разглядывая серьги принцессы.

Минк посмотрела на белье.

– Я вовсе не считаю, что все привезенное из Парижа непременно хорошо, – заметила она. – Да никто и не узнает, что у меня надето внизу.

– Но вы-то будете это знать, ваше высочество, – сказала девушка, трогая белье пальцами с обкусанными ногтями.