Тайна Катыни, или Злобный выстрел в Россию
Шрифт:
Можно согласиться с доводами В. Абаринова, но вот относительно «скрупулезности» в установлении и объяснении всех неточностей и противоречий в катынских документах можно поспорить. Мы уже доказали, что письмо Берии следует датировать не «мартом», а 29 февраля 1940 г. Об этом несоответствии никто из сторонников официальной версии предпочитает не говорить. Что же касается других неточностей в содержании и оформлении катынских документов, о которых говорилось выше, то, как показала личная беседа с «главным российским специалистом по катынскому делу» Натальей Сергеевной Лебедевой, для нее они оказались полной неожиданностью. Нет сомнений, что и В. Абаринову они неизвестны. Он утверждает, что «с
В. Абаринов повторил утверждение Н. Лебедевой о том, что:
«…корпус документов, обличающих НКВД, насчитывает сотни, если не тысячи архивных документов, совпадающих в мелких деталях, — фальсифицировать такой объем документации не под силу даже английской разведке».
Следует заметить, что помимо трех кремлевских документов — записки Берии, выписки из постановления ПБ и записки Шелепина, ни в одном другом из всего многотысячного корпуса документов нет прямого упоминания о расстреле. Они свидетельствуют только о том, что сотрудники НКВД этапировали тысячи польских военнопленных из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей весной 1940 г., возможно, к месту расстрела, возможно, в лагеря. Однако нет сомнений, что абсолютное большинство из них погибли.
Отрицать вину НКВД за гибель значительной части польских военнопленных бессмысленно. Поэтому необходимо точно установить, как и где они погибли. Считать, что официальная версия дала исчерпывающий ответ на этот вопрос, не убедительно. В этом случае катынская тема будет продолжать оставаться предметом постоянных спекуляций.
«Рукописи не горят!»
До сих пор достоверно не установлено, что последовало после рассмотрения Хрущевым записки Шелепина. Официально считается, что весной 1959 г. Хрущёв дал устное согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, после чего все дела были сожжены по личному указанию Шелепина.
Это, казалось бы, подтверждает справка от 1 июня 1995 г., подписанная начальником управления ФСБ РФ генерал-лейтенантом А А. Краюшкиным, в которой сообщается, что весной 1959 г. на основании:
«…указания А. Шелепина… два сотрудника (фамилии их известны, но они умерли) в течение двух недель сжигали эти дела в печке в подвальном помещении дома по ул. Дзержинского. Никакого акта в целях сохранения секретности не составлялось».
В дополнение к информации генерала Краюшкина в исследовании «Катынский синдром…» сообщается, что 18 апреля 1996 г. следователь ГВП С. В. Шаламаев допросил «бывшего сотрудника архива КГБ И. Смирнова, который подтвердил, что на Лубянке было сожжено несколько ящиков документов» (Катынский синдром, с. 396). В разговоре с авторами С. Шаламаев добавил, что бывшие сотрудников архива КГБ СССР заявили, что сожжение учетных дел польских военнопленных происходило в марте 1959 г. в подвале дома по ул. Дзержинского и продолжалось около двух недель.
Казалось бы, с такими утверждениями не поспоришь. Однако возникает вопрос: документы, полностью раскрывающие характер акции в отношении пленных поляков (решение Политбюро, записки Берии и Шелепина) сохранили, а вот акт об уничтожении учетных дел якобы «в целях сохранения секретности» не составили?
Всё это напоминает известный миф о Гохране, откуда руководители Советского государства якобы без расписок брали произведения ювелирного искусства для подарков иностранным гостям. Возможно, Генсеки ЦК КПСС и не писали расписок, но работники Гохрана, которые обеспечивали сохранность ценностей, все скрупулезно актировали. В противном случае им пришлось бы отвечать самим. В вопросах уничтожения сверхсекретных документов подход всегда был аналогичным.
Напомним высказывание уже упомянутого А. Проколенко, бывшего руководителя Особого архива о том, что лучшая тактика скрытия секретных документов, это заявить, что они сгорели или их украли. Но с «сожжением» катынских документов ситуация стала еще более запутанной, когда выяснилось, что Хрущёв весной 1959 г. не дал согласия на уничтожение учетных дёл. Об этом авторам сообщил в феврале 2006 г. один из близких друзей А. Н. Шелепина, бывший второй секретарь ЦК Компартии Литвы В. И. Харазов. Многолетняя дружба Шелепина и Харазова достаточно подробно описана в книге Л. Млечина «Железный Шурик».
По словам Харазова, в начале 1960-х годов после ухода из КГБ, будучи секретарем ЦК КПСС, Шелепин в доверительной беседе заявил ему, что:
«…Хрущёв, ознакомившись с запиской, отказался дать согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, заявив, пусть все остается, как есть».
Поводом для разговора друзей о «Катынском деле» послужила какая-то ситуация в Польше. Шелепин высказал серьезную обеспокоенность тем, что в результате непродуманного решения Хрущёва сохранены документы расстрелянных в 1940 г. поляков, которые в будущем могут стать источником серьёзных проблем для СССР. Харазов запомнил этот разговор, так как его поразило, что Шелепин говорил о расстрелянных пленных польских офицерах.
Считать, что катынские документы были уничтожены без согласия Хрущёва только по личному распоряжению Шелепина, как утверждается в справке ФСБ, абсурдно. Надо помнить, что Шелепин был «выдвиженцем» Хрущева и зарекомендовал себя ярым его сторонником в борьбе против «антипартийной группы Молотова, Маленкова и Кагановича» в 1957 г. (Млечин. Железный Шурик. С. 118–128).
В конце 1950-х годов Шелепин был искренне предан Хрущёву и не предпринимал никаких серьезных действий без его согласия. Помимо этого Шелепин хорошо понимал, что в Комитете наверняка найдётся «доброжелатель», который обеспечит поступление «наверх» информации о самоуправстве председателя.
Если бы Хрущёв дал согласие на уничтожение учетных дел, Шелепин не позволил бы уничтожить их без акта и, как уже говорилось, лично проконтролировал бы исполнение. В то же время, как выясняется, вопрос уничтожения сверхсекретных катынских документов решался в КГБ на уровне работников архивной службы. Удивительно, но этот факт не вызвал вопросов у следователей Главной военной прокуратуры.
Проблематично полагать, что катынские документы уничтожили в период работы В. Е. Семичастного председателем КГБ. Известно, что А. Шелепин и В. Семичастный с комсомольских времен являлись очень близкими друзьями и жили в одном доме. Если бы учетные дела польских военнопленных были уничтожены при Семичастном, то Шелепин, вероятно, об этом знал бы. О доверительности отношений Шелепина и Семичастного свидетельствует тот факт, что Шелепин дал согласие на встречу со следователем ГВП РФ А. Ю. Яблоковым в декабре 1992 г. только в присутствии Семичастного.