Тайна кода да Винчи
Шрифт:
Макиавелли на секунду прищурился, потом вспомнил о словах Леонардо — не пытаться начать свою игру, глубоко вздохнул и ответил честно:
— Они утверждают, будто у них есть потомок Христа, но посудите сами, если бы этим можно было воспользоваться, стали бы они искать союзников?
В ответ Борджиа разразился громким и раскатистым смехом, и Макиавелли вдруг стало немного спокойнее. Возможно, Чезаре не принимает всерьез предложения несчастного, изгнанного из Флоренции, потерявшего голову Пьетро Медичи? Возможно, он просто забавляется, играя с ним?
В Чезаре было что-то необъяснимо жуткое. Временами
— Эта ересь может показаться соблазнительной с точки зрения возможностей, — пробормотал секретарь. — Но…
— Бросьте! — махнул рукой Чезаре. — Потомок Христа! Что с него взять? Какой от него может быть прок? Конечно, Медичи ищут союзников! И будут искать, я полагаю, пока не дойдут до моего отца, который тут же отправит их на костер. И меня в придачу, вместе с их безумной пророчицей, если я только заикнусь в Ватикане о потомках Христа!
Макиавелли смотрел на улыбающееся открытое лицо герцога и думал, что, должно быть, с таким же выражением он просил кондотьеров-изменников назвать ему имена тайных врагов. С такой же честной улыбкой и лучистым взглядом обещал сохранить им жизнь. А теперь он смеется и говорит, что не будет использовать Медичи с «их безумной пророчицей».
Но почему-то секретарь ему не верил. Совсем. Все больше и больше росла в нем убежденность в обратном. Что Чезаре, возможно, уже послал гонца в Рим к своему отцу, папе Александру VI, или отошлет в ближайшее время, что он в подробностях изложил содержание своей беседы с Франческо Содерини и «секреты» Пьетро. Что описал выгоды Борджиа, если Александр VI признает в этой неизвестной сумасбродке потомка Христа…
Ведь не случайно уже многие умные люди, такие как мессере Леонардо или он сам, Никколо Макиавелли, уже давным-давно не верят, что Христос, если он вообще существовал, был Богом. Что Бог и Дьявол вообще существуют, что после смерти люди попадают куда-то дальше тесной, темной могилы. Никто из сильных мира, даже сам папа, уже не верят этим выдумкам. Кардинал Джованни Медичи как-то сказал, что религия — не более чем уздечка для простолюдинов. Она позволяет держать их в повиновении.
То была бы великая ирония, надувательство в традициях рода Борджиа. Христа на землю вернул бы самый худший из плохих римских пап, а Чезаре основал бы самую настоящую тиранию именем Господним.
— Больше вы ничего не хотите мне сообщить, мессере Никколо? — спросил герцог. Его черные блестящие глаза, в которых отражались языки пламени, не моргая глядели на Макиавелли.
Секретарь ощутил холод на своей шее.
— Нет, государь, — ответил он с усилием, словно пытаясь освободиться от удушливого ощущения затягивающейся веревки.
— Государь, — усмехнулся Борджиа. — Мне нравится это обращение. Я окажу вам милость, мессере Никколо. Поскольку, сдается мне, мы с вами смотрим на мир одинаково.
Он взял со стола подписанную бумагу со своей печатью.
— Вот ваша новая охранная грамота. Пусть она послужит доказательством вашего успеха. Вы можете передать тем, кто вас послал, что я думаю над их словами. Но условия мои таковы. Я не буду брать Флоренцию силой. Однако если внутри Синьории созреет заговор, то мои войска поддержат его. Если правительство будет свергнуто и меня призовут править — я приду. Таково мое решение.
Макиавелли встал, низко поклонился
В какой-то момент он даже представил себя рядом с Борджиа. Пожалуй, Чезаре бы оценил его труд о новой науке — политике, что Макиавелли только начал писать. Соблазн пойти на службу к герцогу был очень велик. Однако что-то, вероятно та самая безошибочная интуиция, наполняло сейчас сердце секретаря тревогой. Сегодня звезда Чезаре в зените, но кто знает, как долго это продлится? Слишком опасную игру он затеял, и слишком много людей желает ему смерти.
— Можете присоединиться к нам, ваше благочестие, — все так же открыто и подкупающе улыбаясь, сказал герцог епископу Содерини. — Должен признаться, я удивлен. Вы мне почти не солгали. А если и солгали, то такую малость, что ее даже ложью считать неудобно. Ума не приложу, почему вас считают лучшим дипломатическим умом Флоренции? Ведь очевидно же, что вы и в подметки не годитесь мессере Никколо.
Он снова рассмеялся, довольный своей остротой.
Епископ Содерини тоже улыбнулся, но очень неестественно. Укол ревности обжег его прежде, чем он успел осознать и оценить истинное намерение герцога. Борджиа в полной мере усвоил принцип «разделяй и властвуй». В умении ссорить союзников ему не было равных. Вот и сейчас он сказал эту фразу о том, что мессере Никколо якобы лучший парламентер, чем Содерини, с одной-единственной целью — разобщить послов и заставить соревноваться за одобрение герцога. Умом Содерини понимал это, однако сделать с собой уже ничего не мог — в его душе вспыхнул пожар, пожар из гордыни и честолюбия. Захотелось во что бы то ни стало показать, что он и только он — лучший дипломат и самый великий из всех ныне живущих флорентийских хитрецов.
Макиавелли, как и епископ, понимал замысел Борджиа и даже злился на себя, что не может не радоваться втайне похвале от своего кумира. Помимо воли секретаря, в памяти его всплывали все новые и новые моменты, когда епископ допускал оплошности.
Борджиа достиг своей цели. И он знал об этом.
Чувствуя признательность мессере да Винчи за совет, секретарь коротко передал ему содержание разговора с Чезаре.
— Теперь остается только ждать, кому достанет глупости и наглости разыграть христову карту, — наигранно весело сказал он. — Эх, жаль, поджарили брата Джиларомо. Вот он уж показал бы им. Инквизиторы казнили единственного истинно верующего монаха во всей Италии. Ну разве не смешно? Сейчас он, должно быть, в раю, уговаривает Господа излить на нас дождь из огня и серы.
Леонардо стал неожиданно мрачен и потер рукой висок, будто у него внезапно разболелась голова.
— А вы, мессере Никколо, верите в существование этих потомков? — неожиданно резко спросил он.
— Помилуйте, бог с вами! — махнул обеими руками Макиавелли. — Я в самого Христа давным-давно не верю, а вы про его потомков! Думаю только, что много крови может пролиться из-за авантюры Медичи. И все зря. Знаете, мессере Леонардо, чем дольше я живу и чем лучше узнаю людей, тем больше убеждаюсь, что единственное, чего они достойны, — это Потоп. Одни хитры и злобны сверх всякой меры, а другие глупее овец и готовы бодаться друг с другом насмерть из-за того, какой подрясник, по их мнению, должен носить епископ.