Тайна королевы

Стояло ясное весеннее утро. Легкий ветерок, дующий со стороны утопавшего в садах Лувра, разносил во все стороны нежный аромат цветущих деревьев…

Приближался час, когда хозяйки отправляются за покупками. По улице Сент-Оноре сновала пестрая и деловитая толпа. Разносчики, разложившие на лотках свой товар, нищие монахи, слепцы с заплечными мешками, дотащившиеся сюда из приюта Кенз-Ван, расхаживали взад и вперед, привлекая внимание прохожих визгливыми возгласами, призывным звоном колокольчиков и оглушительным стуком трещоток.

В начале улицы Гренель (теперь улица Жан-Жака Руссо) стоял портшез [1] без украшений и гербов; окошки его были плотно задернуты кожаными занавесками. Немного поодаль расположился сопровождавший его эскорт: дюжина вооруженных до зубов молодцов с разбойничьими физиономиями, восседавших на могучих саврасых скакунах. Костюмы всадников были сшиты из неброской, но дорогой ткани, конская сбруя и седла были богато изукрашены. Молчаливые и недвижные, словно конные изваяния, они взирали на своего начальника, который застыл по правую сторону портшеза, прямо напротив его задернутого оконца. Человек этот был настоящий гигант, колосс, каких уже редко где встретишь в наше время. Судя по внушительному виду, он должен обладать недюжинной физической силой, и на его широкие плечи наверняка можно было взвалить любую ношу. Величие и достоинство, с каким держался этот Геркулес, а также его элегантный темно-лиловый бархатный камзол без всяких украшений свидетельствовали о том, что начальник эскорта был дворянином. Десять головорезов смотрели на великана во все глаза, готовые повиноваться первому его слову; он же, не обращая внимания на своих подчиненных, неотрывно следил за кожаной занавеской, возле которой занимал свой пост. Он также намеревался мгновенно подчиниться любому приказу, отданному из таинственного портшеза.

Слева от портшеза стояла женщина: судя по одежде, хотя и не новой, но безупречно чистой, ее вполне можно было принять за прислугу из хорошего дома. Приятное впечатление портила лишь подобострастная улыбка, словно приклеенная к землистого цвета лицу. Женщине этой можно было дать как сорок лет, так и все шестьдесят. Судя по взорам, бросаемым ею из-под полуопущенных век в сторону улицы Сент-Оноре, она была более занята разглядыванием пестрой толпы, нежели ожиданием распоряжений из портшеза.

Внезапно она повернулась, приблизилась к носилкам и, почти касаясь губами занавески, прошептала:

— Вот она, сударыня! Точно она, Мюгетта! Мюгетта по прозвищу Ландыш.

Плотные занавески чуть-чуть раздвинулись. В узком просвете между складками блеснули большие темные глаза; с нескрываемым любопытством они устремились на особу, которую старуха только что назвала Ландышем.

Мюгетте никак нельзя было дать больше семнадцати; она находилась в самом расцвете своей юной красоты, весь облик ее излучал очарование молодости. Тонкая и гибкая, она была необычайно хороша. Светлое кокетливое платье, выгодно подчеркивавшее ее гибкую фигуру, доходило только до щиколотки, позволяя любоваться стройными, маленькими ножками, обутыми в изящные туфельки. Не каждая знатная дама могла похвастаться ногами столь безупречной формы! На плечи девушки была наброшена кружевная косынка, оставлявшая открытой шею, поражавшую восхитительной чистотой линий. Широкая шелковая лента, переброшенная через плечо, поддерживала ее маленький, сплетенный из ивовых прутьев лоток, где в пестром беспорядке, свидетельствовавшем, однако, об изысканном вкусе, были разложены букетики цветов. Добавим сюда еще шаловливый взор, лукавую улыбку, изумительную кожу, способную затмить своей белизной даже прекрасные лилии, лежавшие перед ней на лотке, легкую уверенную походку — и портрет юной красавицы готов. Мюгетта с поразительной ловкостью лавировала среди прохожих и нежным голосом звонко нахваливала свой товар:

— Цветы! Покупайте цветы!.. А вот Мюгетта-Ландыш с лилиями и розами!.. Покупайте цветы, любезные дамы и господа!..

И все мгновенно расступались перед девушкой, нареченной именем нежного и кокетливого цветка: Ландыш. «Мюгетта-Ландыш, вот идет Мюгетта-Ландыш!» — слышалось со всех сторон, и на лицах парижан появлялись добрые улыбки — верный признак того, что маленькая цветочница была любимицей завсегдатаев улицы Сент-Оноре. Впрочем, стоило только посмотреть, как «любезные дамы и господа» (в основном почтенные буржуа и ремесленники), не торгуясь, покупали у нее цветы, чтобы понять: девушка была истинное дитя улицы, но дитя любимое и избалованное, этакая маленькая проказница, умело использующая недолговечную и хрупкую вещь, именуемую всеобщим обожанием. И нежное прозвище Мюгетта-Ландыш, словно нарочно данное красавице, чтобы подчеркнуть ее свежесть и красоту, прозвище, которое многие сокращали, называя ее просто Мюгеттой, передавалось из уст в уста, всякий раз вызывая восхищенные взоры и улыбки. Дела юной цветочницы шли прекрасно, лоток ее стремительно пустел, а висевший на поясе кожаный кошель, куда она складывала вырученные за цветы деньги, столь же стремительно наполнялся.

За Мюгеттой следовал на почтительном расстоянии некий молодой человек. Судя по тому, сколько усилий он прикладывал, чтобы девушка его не заметила, он мог быть либо соглядатаем, либо влюбленным.

Преследователю юной цветочницы нельзя было дать больше двадцати лет. Это был высокий юноша с горделивой осанкой, гибкий, словно стальной клинок, одетый в элегантный, хотя и несколько потертый камзол из серого бархата и такие же штаны. Высокие, до середины бедра, сапоги из мягкой кожи, украшенные огромными шпорами, облегали его стройные ноги. При каждом шаге юноши шпоры издавали оглушительный звон. У молодого человека было приятное открытое лицо, мужественное и одновременно по-мальчишески застенчивое. В руке он держал великолепную лилию и с поистине религиозным благоговением то и дело подносил ее к губам, делая при этом вид, что вдыхает аромат душистого цветка. Излишне говорить, что цветок был им куплен у Мюгетты-Ландыш. Проследив за исполненными страсти взглядами, бросаемыми молодым человеком издалека на юную цветочницу, ошибиться было невозможно: этот неопытный и робкий влюбленный никак не решался подойти к девушке и признаться ей в своих чувствах.

Таинственная дама, скрывавшаяся в портшезе, соизволила лишь чуть-чуть раздвинуть плотные занавески и поэтому не заметила воздыхателя Мюгетты. Ее огромные бархатные черные глаза — а как вы помните, пока нам удалось увидеть лишь глаза незнакомки — неотрывно следили за очаровательной цветочницей, словно стремясь запечатлеть малейшие детали ее внешности. Нет сомнений, что такие выразительные глаза могли принадлежать только необычайно красивой женщине.

Наконец любопытство загадочной красавицы было удовлетворено, и с непередаваемой интонацией она произнесла:

— Похоже, что девчонка без труда завоевала сердца легковерных парижан. Во всяком случае, ее здесь знают и любят!

— Истинная правда, сударыня! — угодливо воскликнула старуха.

— Ах, Господи, верите ли, стоило мне вернуться в Париж, а случилось это всего-то недели две назад, как мне уже все уши прожужжали об этой Мюгетте, Мюгетте-Ландыш, как ее тут прозвали. Поначалу я даже и не подозревала, что это она. А когда случайно встретила ее на улице, то так растерялась, что даже не решилась сразу подойти к ней. Опомнившись, я бросилась за девицей, да ее уже и след простыл.

— Значит, ты уверена, что это именно та самая девушка, которую новорожденным младенцем передал тебе Ландри Кокнар?

— Ландри Кокнар, говорите? Тот самый, кто был доверенным слугой синьора Кончини? Да, когда-то Ландри Кокнар был предан ему душой и телом… А синьор Кончини был тогда… ох, да о чем это я! Конечно, сударыня, это точно она… дочь Кончини!

Последние слова старуха произнесла таким уверенным тоном, что не осталось ни малейшего сомнения в ее правдивости. На миг в портшезе воцарилась тишина, затем невидимая дама задала еще один вопрос:

— Дочь Кончини и?.. Ты случайно не знаешь, кто мать девушки?

Вопрос был задан с нарочитым безразличием. Однако настойчивость, с которой черные глаза буравили мигающие глазки старухи, склонившейся к портшезу, свидетельствовали о том, что безразличие это только кажущееся.

— Кто ее мать… — с досадой тряхнув головой, повторила старуха. — Вот в том-то и загвоздка!.. Неужто вы, сударыня, считаете, что я не пыталась разузнать имя матери? Черт меня побери, чего я только не делала! Но в те годы у синьора Кончини любовниц было хоть пруд пруди!.. Конечно, будь у меня побольше времени, я бы в конце концов отыскала ее, но вот незадача: я не итальянка, и поэтому из-за какого-то жалкого пустяка потеряла свое место. А надо вам сказать, что я служила в одном из самых благородных семейств Флоренции!