Тайна леса Рамбуйе
Шрифт:
— И что же вы ответили, Патриция? — ласково спросил Жан-Поль.
Они прогуливались вокруг храма под цветущими каштанами.
— Я сразу поняла, что дело касается Клода, и решила пока помолчать. Вы сами понимаете, у нас у всех предубеждение к полиции.
Жан-Поль кивнул головой.
— К сожалению. Хотя полиция для того, собственно, и существует, чтобы защищать нас, оберегать и блюсти закон.
— Увы, месье Моран, законы тоже далеко не всегда в нашу пользу.
— Простите, Патриция, вы мне кажетесь левых убеждений,
— Да, месье, и не скрываю.
«Стало быть, она не читала бульварную «Франс-суар» и правую «Орор», — подумал Жан-Поль. — Именно эти издания в подробностях расписывали происшествие в лесу Рамбуйе. Другие газеты лишь сообщали, где случилось убийство, упирая на другие детали и обстоятельства».
— Ради бога, мадемуазель! Ваши убеждения — это сугубо личное дело. Меня интересует, чем кончился опрос жителей вашей деревни? Кто-нибудь видел, как Клод подвез вас к дому?
— Никто! По телевидению показывали футбольный матч команды Сент-Этьена с каким-то бельгийским клубом, и на улицах не было ни души. Но объясните же, что случилось, где Клод?
— В свое время, мадемуазель, в свое время. Сейчас я ничего вам не объясню, потому что, откровенно говоря, сам толком не разобрался.
— Вы что-то скрываете, месье.
— Может быть. Мне очень кстати ваша информация. И еще просьба. В интересах Клода по-прежнему никому не говорите, что он провожал вас в воскресенье на моей машине. Кто-нибудь еще знает об этом?
— Да, его друг Робер Дюк.
— Он вам еще не звонил?
— Нет. Но он будет разыскивать Клода и обязательно позвонит.
— Попросите его связаться со мной. И запомните одно: Клод срочно покинул Париж по личным делам. Это правда, мадемуазель.
— А когда он вернется, месье Моран?
Они остановились у цветочного лотка, и Жан-Поль купил алые гвоздики.
— Это вам, Патриция.
— Спасибо, месье. Я как раз больше всего люблю гвоздики. Так когда же разделается наш Клод со своими «личными делами»? У него же скоро экзамены.
— Видимо, с экзаменами придется подождать. Это все, что я могу вам сказать. До свидания, мадемуазель.
— До свидания, месье Моран. Но все как-то туманно и загадочно…
— Еще раз до свидания, мадемуазель.
И Жан-Поль быстро направился к площади Согласия, к зданию Национального музея мореходства. Пройдя на второй этаж, открыл дверь директорского кабинета. Пьер Репе разговаривал по телефону и сначала не узнал его, сделал недовольную гримасу, но, когда разглядел, закивал, показывая на кресло.
Жан-Поль сел, машинально оглядывая заставленный макетами фрегатов кабинет.
«Итак, некоторые теневые углы освещаются, — думал он. — Гаражный сторож и Патриция не попали в поле зрения полиции. Это важно».
Он взял с журнального столика номер «Точки над «i», перелистал. Наконец, Пьер Рене закончил разговор, крепко пожал руку старому другу, сел напротив.
— Ты по этому делу? — спросил он, показывая глазами на журнал.
— Да, Пьер, ты угадал. Ты ведь был близок к Гюставу и должен кое-что знать или догадываться.
— Да, ты нрав, Жан-Поль, мы были очень дружны. С тех самых незапамятных времен Сопротивления. Ах какое было время! Мы делились тогда с незнакомыми людьми хлебом, мылом, табаком. Да что там — рисковали и жертвовали собой. И какие мы стали теперь, а?
Пьер Рене охал, вздыхал, раскуривая сигару, и сетовал на эгоизм нынешнего поколения.
«Старый стал и забывает, о чем я его спросил? — подумал Жан-Поль. — Или уходит от ответа?»
— Так что тебе известно о Гаро?
Ситара наконец задымила так, как хотелось Пьеру Рене, и он, щурясь, с наслаждением затянулся.
«Выигрывает время, решает, как ответить», — понял Жан-Поль и сказал сдержанно и строго:
— Ты исключительно верно сказал про эгоизм. Мы все им отравлены, как бывают отравлены никотином даже те, кто не курит.
И он демонстративно помахал рукой, разгоняя сизое облако, скрывавшее лицо собеседника. И продолжал:
— Каждый думает о самом себе. Даже когда нужно ответить на вопрос, он думает сначала о себе — как бы не сказать лишнего, как бы не повредить своей персоне. Поэтому ты, безусловно, прав: эгоизм — бедствие социальное и, как вирусный грипп, бывает в разных формах.
Пьер Рене засмеялся и сунул сигару в бронзовую пепельницу, расхотев вдруг курить.
— Видишь ли, Жан-Поль, я действительно был, пожалуй, самым близким другом Гюстава Гаро. И мне известно, что он напал на след какого-то очень интересного и весьма таинственного дела, но что это такое — не знаю. Поверь мне. Ты ведь тоже достаточно хорошо знал Гаро — пока до конца не размотает весь клубок, ничего не скажет, ничем не поделится.
Жан-Поль помолчал, давая понять, что он еще не простил Рене его уловку уйти от ответа.
— Гюстав как-то намекнул, что готовит бомбу, нечто вроде, как он выразился, европейского Уотергейта. И это все.
— Я так сразу и подумал, когда узнал о его гибели. Но теперь меня интересует другое. Почему ты как-то из-под полы рассказываешь мне об этом?
— Хочешь коньяку?
— Нет, — ответил Жан-Поль, но, подумав, что алкоголь сделает собеседника более откровенным, согласился.
Выпили по рюмке «Мартеля», и Пьер Рене опять занялся своей потухшей сигарой.
— Видишь ли, мой дорогой Жан-Поль, ты не один знаешь, что Гюстав был моим близким и давним другом. Не ты один. Об этом известно и в других ведомствах. И мне рекомендовали не встречаться с прессой и никаких там интервью…
— Помилуй бог, но я не репортер скандальной хроники!
— И мне посоветовали не вести бесед ни с кем, кроме официальных лиц и Второго бюро государственной безопасности. Чтобы, как мне сказали, не повредить следствию.
— Да, старина, и со мной ты начал было юлить. Со мной!