Тайна любви
Шрифт:
Поезд двинулся. Графиня откинулась на диван, но Караулов успел заметить блеснувшие слезинки на ее чудных глазах.
Он почувствовал, как такие же слезы выступили из его глаз и стряхнул их резким движением.
Длинная лента вагонов исчезла между тем за делающим дорогой, невдалеке от станции, поворотом.
До него еще некоторое время доносился шум удаляющегося поезда, вот раздался пронзительный, как бы прощальный свисток, и все стихло.
Федор Дмитриевич оглянулся кругом.
Он стоял одиноко на станционной платформе.
Поглядевши
Тихо опустив голову на грудь, он отправился домой.
Неизвестно, принесло ли бы ему утешение, если бы он знал, что графиня Конкордия страдала не меньше его.
С момента, когда из ее глаз исчезла станционная платформа со стоявшем на ней Карауловым, она вдруг ощутила вокруг себя и в своем сердце какую-то пустоту. Ей показалось, что она из какого-то светлого, просторного, полного чистого воздуха храма опустилась в сырой, до непроницаемости темный и душный подвал.
Федор Дмитриевич быстро пошел по дороге к селу, но на повороте, с которого от него должен был скрыться железнодорожный путь, не удержался и, оглянувшись, остановился.
Солнце ярко светило, освещая рельсовый путь, и воспаленные от выступавших слез глаза Караулова не могли выносить этого сияния.
Он зажмурил глаза и рыдания подступили к его горлу.
«Лучше никогда не видеть неба, чем видеть его с порога ада…» — пронеслась в его голове где-то прочтенная им фраза, так подходящая к его положению.
Ему страшно, безумно захотелось побежать вослед за умчавшимся поездом, и он даже сделал порывистое движение вперед.
Это-то движение и возвратило его к сознанию: он быстро повернулся и пошел своей дорогой.
«Нет, чем дольше я не увижу ее, тем лучше… Надо вырвать из сердца эту любовь, это преступное чувство… Она жена другого, жена его друга… Муж недостоин ее, но он муж… Он может исправиться… она предана ему, она вся — всепрощение, и они могут быть счастливы… — думал он. — Счастливы! — поймал он себя на этом слове… Они… а я?..»
Этот вопрос жгучей лавой разлился по его измученному мозгу.
«А я… — повторил он вслух, — я буду работать… и страдать… Я буду лечить, но не излечиваться…»
Первым лицом, встретившим Караулова при входе в избу, был его денщик.
— Почта на столе, ваше благородие… — по-военному отрапортовал он.
«Почта, какая почта? — мелькнуло в уме Федора Дмитриевича. — Кто мог писать ему?»
Прошедши в комнату, служившую ему кабинетом, он действительно увидел на письменном столе серый казенный пакет.
Он вспомнил.
«Неужели?.. Это судьба!..»
Дрожащей рукой Федор Дмитриевич вскрыл пакет и нашел в нем уведомление медико-хирургической академии о назначении времени докторских экзаменов по поданному им в академию прошению.
Прошение им было послано сравнительно недавно, а потому он и не рассчитывал на такой скорый ответ и именно в то время, когда он всей
Это сразу оживило его.
Он будет в Петербурге, он увидит ее, он насладится созерцанием ее божественной красоты, он упьется звуками ее музыкального голоса… В последний раз он будет счастлив.
В последний раз…
Он дал себе в этом слово.
Он хорошо понимал, что свиданья с нею только усугубляли его сердечное горе и увеличивали пагубное для него чувство, но он не в силах был противиться жажде этого мучительного наслаждения.
«В последний раз…» — говорил он как пьяница, подносящий дрожащей рукой к своему рту рюмку водки.
На другой же день он подал рапорт по начальству об отпуске для экзаменов на степень доктора медицины и защиты диссертации.
Последняя тоже была недавно отправлена им в академию.
Он торопил исполнением канцелярских формальностей, но все же только через две недели было получено желанное разрешение, и Федор Дмитриевич очутился в вагоне железной дороги, той самой дороги, по которой так недавно проехала та, которая все более и более наполняла собою все его существо.
Поезд тронулся, и Караулов забыл все.
Он чувствовал только, что с каждым поворотом вагонного колеса приближается чудный миг жизненного блаженства, когда он снова увидит графиню Конкордию, когда в его ушах раздадутся мелодичные ноты ее чудного голоса.
По мере приближения к Петербургу в его уме и сердце, однако, стала происходить реакция.
Он как бы очнулся от отуманивших его мозг сновидений и стал яснее, трезвее смотреть на предстоящее свидание, которого он так пламенно желал.
Такое состояние можно сравнить с состоянием человека, несколько дней предававшегося безумной оргии и затем отдохнувшего от угара вина и страсти.
Мысль, что он губит себя и ее, внезапно посетила его и заставила содрогнуться.
Припоминая их отношения в селе, во время пребывания ее гостьей в его убогой избушке, затем в Киеве, он не мог не заметить, что в обращении ее с ним, особенно за последнее время, было более теплоты и сердечности, нежели к человеку, к которому чувствуют лишь благодарность за исцеление дочери.
Что если она тоже любит его?
Как ни сладка, как ни обольстительна была эта мысль с первого взгляда, холодный пот выступил на его лбу при перспективе могущих произойти от этого последствий.
Теперь он страдает один, тогда эти страдания его лишь удвоятся: он будет страдать ее страданиями.
Их разделяет не только закон, не только мнение света, но внутреннее чувство долга, которое — он чувствовал это — в ней, как и в нем, развито преимущественно над другими чувствами.
С точки зрения закона существует развод. От мнения и пересудов света можно уехать за границу, можно, наконец, пренебречь этими мнениями и пересудами, но куда уйдешь от внутреннего сознания совершенного преступления, под каким небом найдешь от него убежище?