Тайна "немецкого золота"
Шрифт:
Что касается ленинских установок достижения мира, то они стали предметом ожесточенных споров на митингах, собраниях, демонстрациях, манифестациях и особенно в печати. В первое время после революции солдаты ловили каждый печатный клочок бумаги, гонялись за газетами, с живейшим интересом обсуждали прочитанное, черпали в прессе руководящие начала по самому жгучему для них вопросу — отношение к войне. Это лучше других поняли большевики, которые первыми среди политических партий и групп сумели возобновить и наладить издание своего центрального органа. 5 марта 1917 г. первый номер «Правды» вышел небывалым в истории большевистской печати тиражом — 100 тыс. экземпляров и был распространен бесплатно в считанные часы среди рабочих и солдат. В апреле 1917 г. у большевиков до возвращения их вождя из эмиграции выходило около 15 газет в различных городах России. Основываясь на достаточно свободном толковании переписки Ленина с Ганецким, некоторые авторы связывают издание этих газет с финансированием из Стокгольма; другие, ссылаясь на широко теперь известную телеграмму статс-секретаря иностранных дел Кюльмана представителю МИД при Ставке от 5 декабря 1917 г., прямо указывают на немецкий источник финансирования
В действительности партийная касса большевиков в Петрограде в начале 1917 г. насчитывала всего несколько тысяч рублей. А. Г. Шляпников, являвшийся связным между русским и заграничным бюро РСДРП и занимавшийся по совместительству «огромной работой по изысканию материальных средств для партии», позднее писал о безуспешных попытках в начале 1917 г. пополнить партийную кассу большевиков. Он пытался получить финансовую помощь от бывших социал-демократов, занимавших в то время видные посты на капиталистических предприятиях, в различных организациях, служивших инженерами и директорами крупных фирм, зарабатывавших десятки тысяч рублей. «К некоторым из этих господ, ныне являющихся «товарищами», членами нашей РКП, — писал А. Г. Шляпников, — я лично посылал людей для зондирования, но безуспешно… На наш призыв ответили очень немногие и очень некрупные по своему тогдашнему положению в обществе товарищи»[235].
Но и после возвращения Ленина в Россию, судя по тревожной переписке, которую он вел по приезде в Петроград с Ганецким и Радеком, находившимися в Стокгольме, финансовое положение большевиков оставалось затруднительным. «Дорогие друзья! — обращается к ним Ленин 12 апреля 1917 г. — До сих пор ничего, ровно ничего: ни писем, ни пакетов, ни денег от вас не получили»[236]. 21 апреля Ленин сообщает Ганецкому, что деньги (2 тысячи) от Козловского получены[237]. Интересно, что эта переписка позднее была использована против Ленина его соратником Сталиным. После того, как последний узнал, что умирающий вождь партии предложил переместить его с поста генсека, Сталин решил отомстить и дал щекотливое задание своему личному секретарю И. П. Товстухе, направленному в помощь Л. Б. Каменеву по изданию сочинений Ленина, — найти компромат на вождя революции. Тогда-то и появились в журнале «Пролетарская революция» (1923 г. № 9) эти денежные документы. Конечно, Сталин знал больше того, что могли сказать выхваченные из контекста всей переписки эти телеграммы, но они определенно давали пищу для подозрений и обвинений Ленина.
Как бы то ни было, 2 тыс., даже если это не последние 2 тыс., которые передал Ганецкий на нужды партии, это не те деньги, на которые можно было учреждать и издавать десятки большевистских газет. Партийная касса большевиков, если основываться на опубликованных еще 25 лет тому назад приходно-расходной книге и месячных Финансовых отчетах ЦК РСДРП(б), была почти пуста, как бы ни пытались утверждать обратное те, кто в это не верит. Для того, чтобы возобновить издание «Правды», пришлось занять 20 тыс. руб. в союзе трактирщиков. Приход кассы ЦК за март — апрель составил всего около 15 тыс. руб., а расходы — почти 10 тыс. руб. Не лучше обстояло дело и в мае, когда приход составил 18 тыс. руб., а расход 20 тыс.[238]. Поэтому, когда в апреле встал вопрос о приобретении собственной типографии для издания «Правды», пришлось снова прибегнуть к уже оправдавшей себя в 1912–1914 гг. практике — к добровольным пожертвованиям со стороны рабочих и солдат. Кстати, к таким же методам поддержки своей печати обращались тогда и другие политические партии — социал-демократы меньшевики, социалисты-революционеры. Опубликованное на страницах «Правды» обращение к рабочим и революционным солдатам помочь в покупке типографии нашло широкий отклик. Регулярно помещаемые в «Правде» сводки о ходе сбора средств показывают, что в нем только в Петрограде участвовали рабочие и служащие 500 фабрик и заводов, почти 100 воинских частей и кораблей. В результате в мае 191.7 г. удалось купить за 225 тыс. руб. типографию по Кавалергардской улице. Всего же в фонд «Правды» с 5 марта по 25 октября 1917 г., по подсчетам историков большевистской печати, было собрано около 500 тыс. рублей[239].
Можно подвергать критике и сомнению приведенные выше сведения, но других конкретных данных о финансировании «Правды» не удалось обнаружить даже Д. А. Волкогонову, искавшему их в самых секретных архивах. Поэтому, принимая во внимание все имеющиеся на сегодня источники, по крайней мере, можно утверждать, что «Правда» издавалась не только на немецкие деньги. Кстати, статс-секретарь иностранных дел Циммерман, отмечая в конфиденциальном документе от 5 июня 1917 г., что «ленинская пропаганда мира усиливается, и тираж газеты «Правда» уже достиг 300 000 экземпляров»[240], отнюдь не ставит это в заслугу немецкой стороне, и вообще не упоминает ни о каком финансировании, хотя в данном случае и мог бы. А сам факт трехкратного преувеличения тиража «Правды» говорит о том, что его информатор взял эту цифру с «потолка», желая, возможно, таким образом усилить роль незримой помощи. Как отмечалось на VI съезде РСДРП(б), к началу июля 1917 г. тираж «Правды» составлял 85–90 тыс. экземпляров. Всего же у большевиков на это время имелось по стране свыше 40 печатных изданий, общий тираж которых достигал полутора миллиона экземпляров в неделю[241].
Для партии, в рядах которой в это время состояло свыше 200 тыс. членов, иметь такое количество печатных изданий, почти половина которых выходила на латышском, литовском, эстонском, армянском, азербайджанском,
Неудивительно поэтому, что, когда социалистическая и в первую очередь большевистская печать хлынула на фронт, остановить ее распространение не было никакой возможности. По свидетельству генерала А. И. Деникина, эта литература попадала в окопы «частью — стараниями всевозможных партийных и «военных бюро» и «секций» Петрограда и Москвы, частью при посредстве «культурно-просветительных» комиссий и войсковых комитетов. Средства были разнообразные: одни исходили из темных источников, другие — взяты полупринудительно из войсковых экономических сумм, третьи — легально отпущены старшими военными начальниками, из числа оппортунистов»[242]. Командующий Юго-Западным фронтом генерал A. Е. Гутор даже открыл на эти цели кредит в 100 тыс. рублей, а командующий Северным фронтом генерал B. А. Черемисов субсидировал из казенных средств издание большевистской газеты «Наш путь»[243]. Как видно даже из этого, источники финансирования большевистской печати были не только «темными».
Политические противники Ленина и большевиков видели в них главных виновников развала фронта и поражений русской армии. Однако в действительности было все сложнее: восприятие антивоенной пропаганды в окопах было подготовлено самим характером кровавой и изнурительной войны, Размышляя о причинах разложений армии, военный министр Временного правительства А. И. Гучков, продержавшийся на этом посту всего два месяца, считал необходимым признать перед своими коллегами по Государственной думе суровую правду: «Не нужно, господа, представлять себе, что это болезненное явление было результатом исключительно какой-то агитационной работы каких-то злонамеренных людей вроде Ленина и его соратников, или просто легкомысленных или несведущих людей, которые не ведают, что творят. Господа, эта болезнь является не только результатом этих заразных начал. Несомненно, что почва была подготовлена давно и общим укладом нашей жизни, и постановкою народного воспитания, которое мало развило в массах чувство сознательного, деятельного и пламенного патриотизма, а главное — чувство долга, и этой тягостной войною, продолжающейся почти три года и истощившей морально и физически народные массы»[244].
В этом мог воочию убедиться и новый военный министр А. Ф. Керенский, приехавший в мае 1917 г. на Юго-Западный фронт для моральной подготовки запланированного июньского наступления русской армии. Сначала революционный министр был встречен в армии с необычайным энтузиазмом, его пламенные и зажигательные речи находили восторженный отклик у солдат. Но стоило Керенскому начать убеждать их в необходимости продолжать войну, как, «толпа поворачивала к нему лик зверя, от вида которого слова останавливались в горле и сжималось сердце»[245]. А затем первоначальный триумф и вовсе обернулся для Керенского полным конфузом. «Мы приехали в Тарнополь в день начала артиллерийской подготовки, — вспоминал член Исполкома Петроградского Совета В. Б. Станкевич, — и командование фронта решило использовать пребывание Керенского для агитации в армии. В первый день его повезли в 1-й гвардейский корпус. Колоссальная масса солдат… Но командный состав был в волнении — главный агитатор и смутьян, капитан Дзевалтовский, знаменитый большевик, не явился на митинг. И поэтому, по мнению командного состава, митинг наполовину терял свое значение, так как останутся неопровергнутыми главные аргументы, колеблющие порядок. Между тем, Дзевалтовский с двумя наиболее непокорными и деморализованными полками расположился в стороне и в середине митинга, прислал депутацию к Керенскому с просьбой прийти к ним… И началась позорная картина бесполезного словопрения с заведомо несогласными. Первую речь тоном обвинителя произнес Дзевалтовский, самоуверенно и вызывающе повторивший нападки большевистской прессы. Потом по пунктам отвечал Керенский, потом опять говорил Дзевалтовский. Часть аплодировала Дзевалтовскому, часть, не меньшая, Керенскому, но большинство слушало молча, думая про себя свою думу и, вероятно, не отдавая отчета в происходящих спорах и смутно сознавая, что вопрос шел о кардинальнейшем для каждого вопросе — идти в наступление или не идти… В общем, конечно, был провал. Впечатление уступчивости, нерешительности власти на фоне растерянности командного состава не предвещало ничего доброго»[246].
В этих условиях у командных верхов появился большой соблазн свалить всю вину за развал армии на левые партии и в первую очередь на большевиков. Верховный главнокомандующий генерал А. А. Брусилов в телеграмме на имя министра-председателя Временного правительства подчеркивал, что «оздоровление в армии может последовать после оздоровления тыла, признания пропаганды большевиков и ленинцев преступной, караемой как за государственную измену!»[247] Более объективно, хотя столь же пессимистично смотрел на положение в армии командующий Западным фронтом генерал А. И. Деникин, который писал: «Позволю себе не согласиться с мнением, что большевизм явился решительной причиной развала армии: он нашел лишь благодатную почву в систематически разлагаемом и разлагающемся организме»[248].
Яркий и вместе с тем типичный документ солдатской психологии привел командующий 9-й армии генерал Лечицкий в письме военному министру А. И. Гучкову от 20 апреля 1917 г. «Братья, — говорилось в солдатском обращении, — просим вас не подписываться которому закону хочут нас погубить, хочут делать наступление, не нужно ходить, нет тех прав, что раньше было, газеты печатают, чтобы не было нигде наступление по фронту, нас хотят сгубить начальство. Они изменники, наши враги внутренние, они хотят опять чтобы было по старому закону. Вы хорошо знаете, что каждому генералу скостили жалованье, вот и они хочут нас сгубить, мы только выйдем до проволочных заграждений, нас тут вот и побьют, нам все равно не порвать фронт неприятеля, нас всех сгубят, я разведчик хорошо знаю, что у неприятеля поставлено в десять рядов рогаток и наплетено заграждение и через 15 шагов пулемет от пулемета. Нам нечего наступать, пользы не будет; если пойдем, то перебьют, а потом некому будет держать фронт, передавайте, братья, и пишите сами это немедленно»[249].