Тайна неудачного выстрела

Да, у меня получилась настоящая детективная повесть, и я хочу предупредить тебя, чтобы ты читал её очень внимательно, особенно в начале, когда я представляю всех действующих лиц и все события, которые предшествовали очень бурной развязке. Помнишь, Киплинг в сказке про то, откуда у Кита такая Глотка, всё время повторял: «Только ни в коем случае не забывай про подтяжки, мой мальчик»? Потому что в конце концов эти подтяжки оказались самым важным — ими Храбрый Моряк перевязал решётку, которую вставил в глотку Злому и Прожорливому Киту! Так и ты не забывай ни про что — ни про жуткий ковёр, который подарил нам на Новый год местный мафиози (у нас в России теперь всех богатых бандитов называют «мафиози»), Степанов, ни про разговоры за новогодним столом, ни про повадки нашего пса, «кавказца» Топы. Особенно если хочешь попытаться сам разгадать все детективные загадки, до того, как я напишу тебе о развязке. Если я что-то описываю подробно — значит, это неспроста. Я старался описывать все как Конан Дойл в «Собаке Баскервилей» и другие хорошие авторы, долго рассказывающие, почему все люди оказались в одном месте, какие между ними отношения и какие события, на первый взгляд кажущиеся такими мелкими, с ними происходили до того, как было совершено преступление.

Вот, пожалуй, я и предупредил тебя о самом главном. Теперь я спешу отправить тебе это письмо, потому что отец собирается в город, а в следующем письме уже начну свой рассказ.

С большим приветом,

— Вот и все! — сказал отец, соскакивая с табурета. — Теперь ёлка стоит прочнее некуда!

Ёлка была закреплена на славу: её ствол, упиравшийся в дно большого эмалированного бака с водой, был пропущен сквозь круглое отверстие в деревянной крестовине, концы которой лежали на краях бака, а через две ручки этого бака был пропущен крепкий шпагат, перехватывавший ёлку немного ниже верхушки, под её первыми мохнатыми лапами, и туго натянутый с обеих сторон. Отец попробовал ёлку рукой, подёргал ствол — и дополнительно убедился, что ёлка никуда не денется.

— Какая красавица! — сказала мама, входя в комнату.

Мы с Ванькой — моим младшим братом — могли только кивнуть. Два часа назад мы сами выбрали ёлку в лесу и на больших санках привезли её домой…

Здесь, наверно, надо объяснить, что представлял из себя наш дом. Это был главный дом того, что отец шутливо именовал «нашим поместьем» — комплекса гостевых и хозяйственных домиков в самом центре большого природного и охотничьего заповедника. Кроме этого комплекса, в заповеднике имелось ещё несколько небольших групп домиков, куда заядлые охотники и любители дикой природы могли купить путёвку и под наблюдением отца поохотиться, побродить по лесам, попутешествовать по озёрам и даже посетить старинные церкви и другие исторические места. История нашего края очень богата, и в нашем заповеднике даже есть два источника, которые испокон века считались святыми и чудотворными. Они бьют с такой силой, что попить воды из них можно даже зимой, если разрубить лёд.

Один из этих дальних охотничьих комплексов расположен на берегу малого озера, другой — на берегу реки, впадающей в самое большое озеро в наших краях, входящее в цепь озёр, которые в наше время соединены Волго-Балтийским каналом и с Волгой, и с Ладогой, и по которым ходят огромные туристские теплоходы. Эти теплоходы могут доходить до Соловецкого архипелага на севере до Астрахани и Каспийского моря где-то далеко-далеко на юге. Маршруты у них самые разные, а объединяет их то, что все они — ослепительно белые, и по ночам сверкают разноцветными огнями, и день напролёт с них доносится весёлая музыка.

Наш заповедник — самый большой на весь север европейской части России, между Вологдой и Санкт-Петербургом. И наш отец, Леонид Семёнович Болдин, является его главным смотрителем и главным егерем.

Когда-то отец и не думал, что его занесёт в эти края. Он окончил биофак МГУ и надеялся заниматься научной работой. Но тут что-то произошло — то ли не было места в лаборатории, в которую он хотел попасть, то ли он опоздал с оформлением документов на научное судно, которое должно было отправиться в Японское море… В общем, его заверили, что на следующий год его обязательно возьмут, и спросили, не хочет ли он тем временем поработать смотрителем крупного заповедника — чтобы не терять год зря, а поднабраться практического опыта, так необходимого любому биологу. Отец согласился — и ему так понравилось, что он остался в заповеднике на всю жизнь. Как он объяснял: «Во-первых, в заповеднике занимаешься живым делом, во-вторых, ты тут сам себе хозяин, никто над тобой не стоит… А в-третьих, — добавлял он с улыбкой, — тут мы не пропадём в самые тяжёлые времена любых кризисов.»

Надо сказать, отец сумел себя поставить. Сперва к нему относились как к «студентику-москвичу», который быстро обожжётся на непривычном деле и поспешит назад, в свою столицу, где все такое знакомое и уютное. Но отец — ну, в точности, как Шурик из «Операции „Ы“ — заставил с собой считаться всех, в том числе самое высокое начальство. Лес он знал как никто, и даже самые отчаянные сорвиголовы не рискнули бы сунуться в глушь без его надзора и его помощи. Нарваться на злого и голодного после зимней спячки медведя или на кабанов с месячным выводком, которые любых незнакомцев готовы воспринимать как врагов и огромными клыками защищать от них своё потомство, никому не хотелось. Но страшнее и медведей и кабанов на самом деле были лоси — особенно в период гона, когда она шлялись по лесу с единственной елью вызвать соперника на рыцарский турнир, а соперником они числили всё, что движется — в том числе, туристов и охотников… Отцу доводилось спасать незадачливых браконьеров, просидевших на дереве около суток, спасаясь от ревнивого лося, готового поднять их на рога и смять копытами, или от зорко стерегущих кабанов, которые со свойственной им медлительной основательностью сидели и соображали, стоит ли им подтачивать корни дерева или обидчик в конце концов сам свалится им на клыки — когда „дозреет“… Даже, по рассказам, секретарь обкома звонил отцу и вежливо спрашивал, можно ли в такое-то и такое-то время привезти на охоту очередных знатных гостей — точно так же, как в наши дни отцу звонило все местное начальство и все самые „крутые“ местные мафиози… Впрочем, с местными мафиози у отца были свои отношения. Самый крупный из них — „наш крёстный папа местного разлива“, как шутливо называл его отец — в своё время был у нас шофёром. Это было тогда, когда отцу полагалась не только служебная „нива“, но и личный шофёр, проходивший по штатному расписанию заповедника. Потом, из-за всех этих кризисов, зарплату на шофёра урезали, да и „нива“ давно пылилась в гараже — за казённый счёт её больше не ремонтировали, а отцу всё было недосуг ей заняться. Да, по правде говоря, и не очень она была ему нужна: по лесам он предпочитал передвигаться пешком, а в город за покупками — на моторном катере. Шофёр „с горя“ ушёл „в бизнес“ — как он сам это называл, и довольно скоро стал таким большим человеком, что не подступись! Скоро он стал открывать магазины и даже отремонтировал и превратил в современный рынок торговые ряды семнадцатого века: как рассказывали, на дань, которую собирал со всех городских киосков и со всех мелких кооператоров… Словом, тип он был ещё тот, но с отцом у него сохранились самые душевные отношения. Насколько я знал — я его не видел уже несколько лет, и только слышал, как они с отцом перезваниваются по телефону — он до сих пор называл отца „хозяином“ и всегда спрашивал, не надо ли чем-нибудь помочь. Отец от помощи всегда отказывался и держал себя с ним так же сурово, как с другими, не позволяя соваться в заповедник до начала охотничьего сезона и без лицензии с точно указанным количеством разрешённых ему к отстрелу зверей. Ну, может, чуть помягче: один из охотничьих домиков всегда придерживал для него и его гостей, количество мелкого зверя — зайцев там, или барсуков — всегда оценивал на глазок, „не замечая“ излишков, и четырёх волков всегда был согласен признать за трёх. Как ни странно, наш мафиози очень этим гордился, потому что отец никому, кроме него, не делал таких поблажек, и мафиози особенно отмечал это перед своими гостями, подавая как ещё одно доказательство своего особого положения в нашем районе.

Вот, пожалуй, и всё, что вам необходимо знать для начала, чтобы я мог продолжить свой рассказ… Да, надо, наверно, ещё рассказать, как на свет появились мы с Ванькой. Отец правил в заповеднике уже около десяти лет, когда к нему на преддипломную практику приехали несколько студентов пятого курса, в том числе наша мама. То есть, наша будущая мама, вы ведь понимаете. У неё тогда и фамилия была другая, не Болдина, а Морчугова, Таня Морчугова. Потом они долго переписывались, а после защиты диплома мама приехала к отцу, и они поженились. Через год на свет появился я, Борис, а ещё через три года — Ванька. Под Новый год мне ещё было одиннадцать лет, но я уже всем говорил, что двенадцать, потому что мой день рождения был уже совсем скоро. Ну, а Ваньке, сами понимаете, девять.

Вот теперь действительно все, и я могу продолжать рассказ. И поведать о том, что случилось чуть пораньше того момента, с которого я его начал — когда мы доставляли ёлку из леса. Ведь то, что произошло, аукнулось потом в нашей истории…

Итак, мы выбрали ёлочку попушистей и покрасивее, спилили её и на больших санках повезли домой. Мы — это отец, я, Ванька и Топа — наш огромный и добродушный (с нами, по крайней мере) «кавказец». Или, если называть его породу полностью, кавказская овчарка. Наш замечательный овчар (до сих пор не понимаю, почему нельзя употреблять это слово, если твоя овчарка не «она», а «он»: взрослые говорят, что это неправильно, а мне это кажется только логичней) был серого цвета с белыми манжетами и белым нагрудничком, да ещё по спине, от основания хвоста до самого загривка, шла рыжеватая полоса. Летом эта полоса становилась заметней, а зимой почти совсем закрывалась густой «зимней» шерстью, и вплоть до весны — до начала линьки — её сложно было разглядеть. Полностью его звали Генерал Топтыгин — он и вправду был похож на медведя. Но, сами понимаете, всякий раз не позовёшь его через весь лес полным именем, поэтому оно и сократилось до Топа.

Топа больше прыгал, резвился и всячески нам мешал, чем помогал. Он валялся на свежем снегу, брыкая в воздухе всеми четырьмя огромными лапами, а на его морде появилась огромная улыбка — самая настоящая улыбка, поверьте мне! Впрочем, вы, конечно, поверите, если у вас хоть когда-нибудь была собака и вы видели её в хорошем настроении. Потом он вскочил и стал носиться кругами, раскидывая снег широченной грудью, а когда мы завалили ёлочку, то решил, что это мы срезали большую палку, чтобы с ним поиграть, и собирался вцепиться в ёлку зубами, так что отцу пришлось на него прикрикнуть.

Зато и отдуваться за свои проделки ему пришлось по полной программе, когда отец запряг его в санки, а сам пошёл впереди, уминая лыжами снег, чтобы Топе было легче бежать: в точности, как передвигались по Клондайку герои Джека Лондона! Топа не очень любил возить санки, и порой норовил присесть и попытаться сбросить ремешки, которые его опутывали, смешно изгибаясь и скребя по упряжи лапами, но ему достаточно было крикнуть: «Топа, фу! Домой!» — чтобы он тут же оставил все попытки увильнуть от работы и, весело подскочив, побежал дальше, таща за собой санки с ёлкой словно пушинку. Он знал, что дома его ждёт награда за труд: мосла от свежеубитого лося или кусок лосиной головы. Кабаньего мяса ему не давали — но не потому, что он не любил кабанину. Во-первых, во всех свиньях — и в диких, и в домашних — может быть всякая «микрофауна» — особые глисты, палочки вирусоносителей и прочая гадость — смертельно опасная для собак. И, во-вторых, Топу нельзя было приучать, прикармливая его кабаньим мясом, что кабаны — это дичь, на которую всегда можно охотиться. Кавказец может завалить любого зверя, и Топа не раз одним прыжком заваливал огромных лосей, но дело в том, что кавказцы всегда атакуют напрямую, полагаясь только на свою силу, и если это проходит с лосем, волком и даже медведем, то хитрый кабан встречает прямую атаку не выпрямясь в полный рост для отражения нападения, а присев и выставив свои жуткие клыки, чтобы этими клыками разорвать нападающему живот или бок. Топа был приучен, что кабанов надо брать только сбоку, сперва покружив вокруг них, чтобы выбрать удобный момент для броска, но ведь порода все равно могла взять в нём верх, и если б он сгоряча бросился прямо на кабанью морду, то нашему Генералу Топтыгину пришлось бы очень плохо.