Тайна Обители Спасения

В конце сентября 1838 года в пятницу под вечер (на город уже опускались сумерки), когда приказчик антикварной лавочки, расположенной на углу улиц Люпюи и Вандом, как раз закрывал свое заведение, к его дверям подкатил элегантный экипаж. Магазинчики, расположенные в квартале Тампль, удостаиваются знатных визитов ничуть не реже, чем модные салоны: Сен-Жерменское предместье и шоссе д'Антен

Приказчик опустил на землю наполовину поднятый ставень и принялся ждать, когда дверца экипажа откроется. Но дверца никак не открывалась, и красная шторка, не пропускавшая внутрь любопытных взглядов, оставалась спущенной. Тем временем кучер, красивый молодец цветущего вида, в ознаменование конца поездки отложил кнут и, вынув из кармана трубку, принялся неспешно ее набивать.

Приказчик, который, несмотря на свое эльзасское происхождение, досконально изучил парижские нравы, спрашивал себя: кто же прячется в глубинах закрытого экипажа – господин, назначивший свидание своей даме, или дама, назначившая свидание господину?

Мучимый этими вопросами, он, прежде чем вернуться к брошенному ставню, обогнул угол и вышел на улицу Вандом, едва не сбив с ног степенного дядюшку средних лет, встретившего его появление добродушной улыбкой.

– Надо же! – изумился приказчик. – Приятель-Тулонец пожаловал в гости к моему патрону. Но вам, к сожалению, не повезло: папаша Кениг вместе со своей половиной только что отбыл на лоно природы. Помещики, ничего не попишешь, у них в Сен-Манде усадьба: газончик размером с носовой платок да дюжина чахлых тычинок с тремя листиками, годящихся разве что на метлу.

Приятель-Тулонец, приветливым кивком поблагодарив за сообщение, локтем отодвинул приказчика в сторонку и проследовал дальше.

Судя по живым и насмешливым глазам, это был молодой еще человек, однако седоватая бородка, встрепанная и неухоженная, красноречиво свидетельствовала, что ему далеко за сорок. Под складками ветхого, но весьма обширного плаща с пелериной (такие накидки в моде в еврейском квартале города Франкфурта) угадывались замечательной ширины плечи. Двигался он бесшумно – благодаря старомодным, на меху сапогам, обутым поверх туфель и заставляющим вспомнить времена дилижансов.

Проходя мимо щеголеватого кучера элегантного экипажа, он одобрительно покачал головой и переступил порог магазина.

– Я же вам сказал, что хозяин уехал! – возмутился двинувшийся следом приказчик.

Странный визитер, по-прежнему не вынимая рук из-под пелерины, пересек помещение, заставленное всякой рухлядью, среди которой, впрочем, попадалась ценная мебель дорогих пород, и, дойдя до расположенной в глубине двери, молча отворил ее и зашагал дальше.

– Вот как! – вскричал эльзасец. – Да вы что, сударь, оглохли? Я же сказал вам, что...

Он не договорил: незваный гость наконец остановился. Положив руку на плечо парня, он взглянул ему прямо в глаза и промолвил негромким голосом:

– День настал.

Эльзасец в страхе попятился, простодушное лицо его выражало крайнее огорчение.

– Что за невезение! – простонал он, запуская в волосы пятерню. – А я-то думал, что с прошлым уже покончено! Влипнуть в новую передрягу... право слово, в Париже, прежде чем заговорить с человеком, надо спрашивать документы...

Приятель-Тулонец, сделав одобрительный жест, с удобством расположился в старинном кресле.

– Золотые слова, дружище Мейер, – беззлобным тоном произнес он. – Ключи от погреба у тебя?

Мейер пожал плечами, а Приятель-Тулонец заметил:

– Нет? Что ж, папаша Кениг человек осторожный... Значит, ты отправишься в кабачок и раздобудешь мне бутылку макона, запечатанную в двадцать пятом.

Эльзасец двинулся к двери, но визитер остановил его словами:

– Погоди, я еще не все сказал. Ты сам только что отметил склонность твоего хозяина к загородным удовольствиям. Следовательно, нам опасаться нечего и я могу располагаться здесь как у себя дома...

– Вот еще! Как у себя дома! – не сдержал возмущения Мейер.

– Молчать! Сейчас сюда явится славный молодой человек лет тридцати, слегка прихрамывающий, в руках у него будет большая трость с набалдашником из слоновой кости. Он спросит тебя, дома ли господин Кениг, ты ответишь – да.

Эльзасец запротестовал было, но тут же опустил глаза под грозным взглядом гостя, который продолжил:

– Ты приведешь его ко мне и скажешь: «Патрон, этот господин хочет с вами поговорить». Я соглашусь его принять и, поскольку он послан ко мне другом, предложу выпить бокал вина. Ты же, сделав вид, что спускаешься в погреб, принесешь бутылку макона, запечатанную в двадцать пятом. Понятно?

– И зачем все это нужно? – поинтересовался Мейер.

– Понятно? – с нажимом переспросил Приятель-Тулонец.

Эльзасец, сдерживая бессильную ярость, кивнул.

– А потом? – спросил он.

– Потом ты закроешь витрину и пойдешь прогуляться.

– А вы?

– Обо мне не беспокойся.

– Вы останетесь здесь ночевать?

– Нет, я уйду через маленькую дверь, выходящую на аллею.

– Она заперта.

– Вот ключ.

Мейер, разинув рот от изумления, глядел на ржавый ключ, появившийся в руках собеседника.

– Неужто и у папаши Кенига рыльце в пуху? – прошептал он.

– А как же! – ответил Приятель-Тулонец, пряча руки под пелерину.

Мейер, залившись краской до самых ушей, вскричал:

– Слушайте, вы! Все это плохо пахнет, а я не намерен впутываться в грязное дело. Я человек честный! Вот дверь, извольте удалиться сию же минуту, не то я позову полицию!

Приятель-Тулонец закинул ногу на ногу и развалился в кресле еще вальяжнее.

– Жил-был на свете один мальчик, – начал он, не повышая голоса, – который притворился уснувшим за столиком в кабачке «Сосновая шишка» в то самое время, когда в соседнем помещении убивали банковского служащего...