Тайна пленного генерала
Шрифт:
Скрипнула дверь. Трое удалились в парную.
– И что мы мнемся, как погорельцы? – не понял Курганов.
Шубин распахнул дверь, ворвался в предбанник с автоматом наперевес. Возникла немая сцена. Предбанник был просторный, и обстановка – самое то. Возможно, до войны сюда приезжали париться представители сельских парторганизаций, директора колхозов.
Дверь в парную была закрыта. На вешалке висела одежда – женские пальто, офицерское обмундирование, ремни с портупеями и кобурами. За дубовым столом сидели четверо – одетые весьма условно, разморенные, раскрасневшиеся. Сельские девки со спутанными волосами – не первые красотки на деревне, но уж что нашли. Выделялся жилистый тип под сорок, с залысинами и выпуклыми рыбьими глазами. Из одежды – только трусы, а у представительниц прекрасного пола – простыни на голых телах. Не сказать, что стол ломился от яств – три бутылки шнапса, две из которых уже «приговорили», консервы, солености, нарезанное кольцами вяленое мясо.
Компания оторопела, все застыли с открытыми ртами. Шубин вышел вперед, ствол ППШ уставился немцу в лицо. У того медленно отвисла челюсть.
– Ой… – прошептала крупная барышня со следами оспы на лице. Громко икнула ее товарка – худая, нескладная, но на лицо, пожалуй, самая симпатичная. Третья затряслась, первой вышла из ступора, стала зачем-то креститься – она была самой упитанной, видимо, неплохо ей жилось на немецких харчах.
Разведчики наводнили предбанник. Немая сцена затянулась. В парной упал тазик, раздался дружный гогот. Глеб покосился на дверь и накинул на скобу массивный стальной крючок. Бросил через плечо:
– Эй, на галерке – подкиньте дров, пусть люди погреются.
Злорадно засмеялся Шперлинг, отступил в тамбур и загремел ведром. Напрасно Шубин отвел глаза – немцу этого хватило! Он издал отчаянный рев, отшатнулся вместе с табуреткой. Не успел никто опомниться, как офицер прыжком подлетел к окну и вывалился наружу, выбив плечом раму! Брызнули осколки, затрещало дерево. Завизжали перепуганные девки. Цирковой трюк, как ни странно, удался. Голое туловище в полосатых «гусарских» трусах перевалилось через подоконник и рухнуло в битое стекло.
– Человек за бортом! – ахнул Вартанян.
Курганов оттолкнул его, выхватил из-за пазухи ТТ с навернутым глушителем «БраМит» – осталась еще парочка от прежней жизни, подбежал к окну, стал бегло палить. Голый немец далеко не ушел, пуля догнала его, швырнула на землю. Курганов выпустил следом еще две пули.
– Фу, спасли утопающего… – облегченно выдохнул Вартанян и засмеялся.
Бабы заголосили, кутаясь в простыни. Закричали офицеры в парной, стали биться в дверь. Она прыгала на петлях, но крючок держался.
В тамбуре колдовал Шперлинг, щедро подбрасывал дрова в топку. Дерево трещало, жадно горело. Из разбитого окна тянуло холодком. Но вряд ли на это обратили внимание. Возню в парной разведчики игнорировали – пусть парятся господа. Выйти немцы никак не могли – окна отсутствовали.
Взгляды разведчиков обратились к женщинам. Их разглядывали с любопытством, с легким презрением. Женщины выли от страха, обнимали друг дружку. Та, что после оспы, уже приходила в себя, перестала голосить, приняла покаянный вид.
– Вах, какие пэрсики, – поцокал языком Вартанян. Он намеренно коверкал русскую речь. – Командир, да это целое персиковое дерево!
– Не корчи из себя неруся, – поморщился Глеб. – Что там у тебя за плечами? Ереванский государственный университет?
– Так точно, товарищ лейтенант, – без тени акцента отозвался Арсен. – Окончил с отличием в 37-м году. Специальность – русский язык и литература. Два года проработал учителем в общеобразовательной школе города Гюмри.
– И я до войны работала учителем в сельской школе… – прошептала обладательница оспин. – И тоже русский язык и литература…
– Вам, фрау, давали слово? – нахмурился Глеб.
– Вот же суки, подстилки фашистские… – сплюнул Халевич.
Женщина осеклась, затряслась нижняя губа. Остальные потеряли дар речи.
– Ладно, мужики, раз пошла такая пьянка… – неуверенно изрек Кошкин, подходя к столу.
– Режь последний огурец, – засмеялся из тамбура Шперлинг. Он продолжал с усилием пихать дрова в топку. Печь раскалилась, огонь жадно гудел. Из парной раздавались жалобные крики задыхающихся немцев. Снова долбанулись в дверь, но прочная конструкция выдержала.
Кошкин захрустел соленым огурцом. Подошли остальные. Курганов извлек из-за голенища ложку, завернутую в тряпку, потянулся за консервной банкой. Шубин не возражал. Подкрепиться стоило – дорога была дальняя. И собственные остатки провианта целее будут. Не прошло и минуты, как народ жадно зачавкал.
– По маленькой, товарищ лейтенант? – предложил Вартанян, заговорщицки подмигнув.
– Перебьетесь. Разрешаю взять с собой – до лучших времен.
– С девичником что будем делать? – спросил Халевич. – Расстреляем?
– Ну ты и крут, Холерыч, – уважительно заметил Кошкин.
– Я Халевич, – обиделся боец.
– А я что сказал? – разведчик засмеялся.
Женщины затряслись.
– Пожалуйста, не надо… – заикаясь, произнесла худая. – Нас заставили, мы не хотели… У меня в Развальном голодный ребенок, больная мама, я должна их чем-то кормить…
– Нас силой заставляют, – выдавила пухлая. – Полицаи на прошлой неделе собрали всех молодых женщин, пригнали к управе, сказали, чтобы улыбались немцам, смеялись над их шутками, даже если не понимаем, о чем они говорят… Немцы отобрали пятнадцать девушек, устроили бордель в здании клуба, там постоянная очередь из немцев и полицаев… Говорят, что мы должны проявлять сознательность, добросовестно обслуживать борцов с большевистским режимом… Мы не по своей воле, поймите…
– Так я не понял, расстреливать не будем? – не унимался Халевич.
– Делайте, что хотите… – пробормотала крупная, и снова на ее глазах заблестели слезы. – Мне уже все равно, нас немцы испортили, мы больше никому не нужны…
– Матрена, что ты такое говоришь? – ахнула худая и снова стала икать.
– Проработаем по комсомольской линии? – предложил, сдерживая смех, Кошкин.
– Выйди на улицу, – приказал Глеб. – Там стой и охраняй, больше не заходи. Подъедут посторонние – сигнализируй.