Тайна приволжской пасеки

Биргер Алексей Борисович

Щиплет пальцы рук и ног, Зло грядет на наш порог!

Вот и я ощутил такое же пощипывание в больших пальцах и прямо весь напрягся, поглядывая то на дверь, то на окно — где оно, то зло, которое грядет?.. Я не сомневался, что это Басмач! Для таких случаев хорошо иметь под рукой тяжелую пепельницу. Но пепельницы у меня не было. Зато был железный ночной горшок старого образца — медсестра поставила на ночь, хотя я отчаянно сопротивлялся и заявил, что все равно добреду до туалета, если приспичит! Тоже мне — усаживать взрослого

мужика, почтенного поэта, на ночной горшок! Но тут я благословил судьбу, потому что ночной горшок мог оказаться очень грозным оружием. Представляете? Басмач тихо проникает через дверь или окно. Я как будто сплю. Он подкрадывается ко мне, чтобы зарезать. Тут я вскакиваю и со всей силы опускаю ему на голову ночной горшок! Мало того что он оглоушен — его голова оказывается внутри ночного горшка, а я еще бью по этому горшку кулаком, и от звона сотрясенного металла у Басмача закладывает уши так, что чуть барабанные перепонки не лопаются, и он валится на пол — с ночным горшком вместо головы! А? — Командор рассмеялся, и все расхохотались вместе с ним, настолько живо и потешно он изобразил эту картину.

Вообще, с самого их отхода от причала командор был весел, легок, подбадривал и вдохновлял своих путников, шутил, разыгрывал, от него исходила та радость жизни, которая заражает всех окружающих. И прежде командор был замечательным и интересным попутчиком, но только теперь ребята поняли, каким он может быть, когда в настроении. Словно и впрямь тяжкий груз свалился с его души.

— Кстати, о «Макбете». Помню, попал я на премьеру «Макбета» в одном провинциальном театре… — И командор начал одну из своих бесконечных увлекательных историй. Может быть, когда-нибудь стоит поведать вам эту историю — но в другом месте и в другой раз. Можно даже составить целый сборник: «Замечательные истории Николая Христофоровича Берлинга, командора». Но пока что не будем покидать наших друзей. Их вот-вот ждала остановка у чудесного пустынного пляжика — для купания и обеда на берегу, у костра…

Когда котелок побулькивал на костре, Петькин отец рубил топором сухие сучья, чтобы добавить в костер, а командор помешивал варево в котелке большой деревянной ложкой, периодически снимая пробу, он обратился к Саше, задумчиво сидевшему на берегу, в то время, как четверо его друзей и Бимбо плескались и резвились в воде:

— Чего это ты такой понурый? Грусть-тоска напала? Или живот болит?

— Ни то и ни другое, — ответил Саша.

— Так в чем дело? Ты с самого утра едва два словечка вымолвил!

— Я… я сочиняю! — Саша густо покраснел.

— Стихи? — с оживлением спросил командор.

— Да… Но не так, как вы… Они не совсем настоящие… Просто мы после каждого приключения сочиняем стихи о нем. Я придумываю главное, а остальные досочиняют. Всегда так хорошо сочинялось, а сейчас с самого утра ничего в голову не лезет.

— И что должно быть в этих стихах?

— Ну… Про все наше приключение… А в начале должны быть две строчки: «Пятерка Следопытов с московского двора!» — и кончаться должно теми же двумя строчками.

— Угу!.. — Командор подумал секунду и продекламировал:

Съедим мы полкорыта Ухи из осетра, Пятерка Следопытов С московского двора!

— Так годится? — спросил он, хитро поглядев на Сашу.

— Годится! — Саша чуть-чуть оживился. — А если дальше так? — И он прочел:

Мы видели сраженье, Мы видели пожар, Когда под воскресенье Пылал большой амбар!

Вообще-то, это было не под воскресенье, — извиняясь, сказал Саша. — Но так для рифмы лучше. Может, пусть останется!

— Пусть останется! — С жестом, означающим великодушную щедрость, согласился командор.

И Саша продолжил:

В нем командор сражался, Осаду он держал! Сережа догадался И злобных пчел наслал! Кусали эти пчелы Опешивших врагов…

Саша запнулся, а командор сразу продолжил:

И лишь Басмач веселый Прыг-скок — и был таков!

— Почему «веселый»? — спросил оторопевший Саша.

— Точно для того же, что и твое «воскресенье» — для рифмы! — Командор озорно подмигнул мальчику.

Саша задумался. Да, с рифмами шутки плохи и просто так их ляпать нельзя. Даже если ради рифмы совсем чуть-чуть неправда получается, то потом из-за этого может выйти большая неправда… Надо получше расспросить командора, как же это поэтам удается находить правдивые и хорошие рифмы! Ведь еще о стольких событиях надо рассказать в этих стихах!

— Не горюй! — Командор положил руку на плечо мальчику. — За эти дни ты отлично все досочинишь. Я тебе немножко помогу, если хочешь, но, по-моему, ты и сам справишься. Немного подумаешь — и все пойдет! — Он заглянул в глаза мальчику. — Ты ведь не только сочиняешь стихами летопись приключений своих друзей? Ты пишешь еще что-то свое — сокровенное, лирическое? Я угадал?

— Да… — Саша совсем смутился. — У меня есть стихи, которые я… Ну, которые я записываю в особую тетрадку. Там и про природу, и про… Ну, в общем… Только они все равно плохие и нескладные…

— Никто не знает, что складно, а что нескладно, — вполне серьезно возразил командор. — Если хочешь, приходи ко мне в Москве с этой тетрадкой. Мне будет очень интересно. Придешь?

— Еще бы! — У Саши глаза загорелись при мысли показать стихи настоящему поэту, узнать его мнение — и, может быть, научиться у него чему-то важному. Он давно хотел сам попросить командора об этом, но язык не поворачивался, а тут…

— Вот и отлично! — Командор кивнул. — Эй, что это там за шум, а драки нету?

Они увидели, как Оса, выскочив из воды, бежит куда-то, Петя за ней, а растерянные Сережа и Миша вылезают на берег.

— Что случилось? — спросил Петькин отец, подошедший с очередной охапкой нарубленных сучьев.

Миша пожал плечами.

— Мы купались, все отлично… И вдруг Оса застыла на месте, уставилась на воду, разревелась, выскочила из воды и убежала… Петя побежал за ней, чтобы ее вернуть…

Петькин отец понимающе кивнул.

— Ну да… Ночь в заложниках у полусумасшедшего преступника бесследно не проходит. Выплачется — ей легче станет. Даже мне эти дни снятся страшные сны, так что уж говорить о девочке…