Тайна расстрелянного генерала
Шрифт:
– А говорите "все понятно".
Сталин наконец выбил из трубки погасший табак и начал набивать снова.
– Западный фронт, - неспеша произнес он.
– Членом Военного совета. Там сейчас Ворошилов с Шапошниковым. Обсудите то, что я сказал. Остальные разъяснения получите от товарища Тимошенко. А там будет видно.
47
Скупые сводки Совинформбюро не отражали и сотой доли тех крушений, которые терпели фронты. И прежде всего главный - на пути к Москве, к сердцу России.
Западнее Минска прекратили сопротивление остатки 3-й и 10-й армий. Окружить их полностью немцам так и не удалось. Но штаб фронта поздно узнал о наличии спасительного коридора. И помочь сражающимся войскам так и не смог -
Остатки 4-й армии отступили в припятские леса. Разрозненные части отходили с линии Пинск - Докшицы за реку Березину. Ослабленные и часто неуправляемые войска преследовались мощными группами танков и моторизованной пехоты.
Судьба белорусской столицы висела на волоске.
* * *
Сквозь старые доски сарая просвечивало солнце. Травы и листья деревьев окружали ветхую постройку со всех сторон, и свет был зеленый, теплый. Но люди, лежавшие вповалку на соломе, не замечали тепла. Пережитый разгром уводил их мысли в пламя и грохот разрывов. Стыд, унижение усугублялись еще и тем, что они, оборванные, грязные, израненные, выбравшись из окружения, попали на разборку к своим. И особисты выжимали из них остатки сил. Каждый, отправляясь на допрос, знал: либо прощение, а значит, передовая, либо трибунал, а значит, лагеря или смерть. Но второго - лагерей - опасались больше всего.
Иван лежал, стиснув зубы, переживая позорище разгрома, всеобщее, повальное бегство, когда не осталось патронов и не было никакой защиты. А везде - в небе, за броней, в минометных стволах, - везде были немцы, немцы, немцы...
Чувство безысходности, когда надеяться не на что и терять нечего, было у большинства. Однако же и тут, на краю гибели, у самой пропасти, находились весельчаки и балагуры.
В середине поваленных тел, откуда сильней пахло старыми бинтами и спекшейся кровью, чей-то неунывающий голос бодро вещал о жизни и учил окружающих правильному поведению на допросах.
– А я ничего не боюсь! Если их бояться, они это... чуют. Я говорю как есть! На том и стою. Призвали меня во вторник, двадцать четвертого числа. Война началась в воскресенье, а меня призвали во вторник. Но воевал я недолго. Начали сразу под Лидой. Нам даже не сказали, что фронт. Сказали, что десант выбросили. А это был фронт. Ну и полк наш сразу же начисто разбили. Из остатков образовали второй полк. И этот разбили. Образовали третий полк. И тоже разбили. Окружили. Мы ходили по лесам. Есть нечего. Один раз выкопали яму, вода близко подступила. Напились. В населенные пункты не заходили - там немцы. У них пулеметы, автоматы. А у нас что? Трехлинейка на четверых. И один патрон. Хоть выбрасывай - хоть стреляйся. Да многих-то одной пулей не застрелишь. Сперва нами командовал лейтенант. Потом он куда-то делся. И старшина командовал тем, что осталось от полка. Потом он говорит: "Разбивайтесь, ребята, по одному, по двое. Скопом нам не выйти". Мы раздобыли одежду. Меня один старик научил: "Идите прямо по дорогам, в лесу не прячьтесь, в лесу немцы сразу заметят. На дороге увидишь немца - иди прямо, говори: "Нах хаузе". Он спрашивает: "Ворум?" - а ты говоришь: "Нах хаузе, нах хаузе, матка!" Он и пропускает. Немцы пропускали, а если финны или поляки, те расстреливали на месте. Только кепку приподнимет - стриженый? Значит, солдат. И - в расход. Я когда к нашим вышел, лучше не стало. Правда, покормили один раз баландой. И - сюда! Следователь попался молодой, но злющий. Морда белая, мучная, будто скалкой ее раскатали. И губы мокрые. Особисты его между собой Жабычем кличут. Меня впихнули в избу. Он утерся и сразу говорит: "Какого полку призывался?" Я называю. А перед ним книга толстая, бухгалтерская. Там все полки указаны. Он глянул и говорит: "Такого полка нету. Ты врешь. Этот полк разбитый". "Полк-то, - отвечаю, - разбит,
– "Номер?" Называю. Он посмотрел в книгу и говорит: "Такого полка тоже нету, он разбит". Отвечаю: "Полк разбит, а я вот он". "Что дальше было?" - спрашивает. "Дальше, говорю, - нас включили в полк".
– "Номер?" Называю. Он говорит: "Ну, ты балагур! Такого полка тоже нету. Разбит". Говорю: "Ну что же, а я вот он!" Видно, он мне поверил. Покрутил головой. "Ладно, - говорит, - все совпадает. Видно, ты еще не совсем конченый человек. Признавайся, что завербован, и я тебя отправлю в лагеря на пять лет". "А если, - говорю, не признаюсь?" "Тогда, - говорит, - трибунал. А сейчас трибуналы ничего, кроме расстрела, не дают". "Лучше, - говорю, - лагеря".
Среди наступившей мертвой тишины лязгнули ворота. Упал железный засов с тупым стуком.
– Латов! Руки назад!
Иван поднялся и вышел.
После воцарившегося молчания тот же балагур произнес, но уже без веселья:
– Как его, а... Это ведь он своротил немецкий танк возля Дурнихи? Или кто?
Ивана привели к единственному дому, уцелевшему в небольшой деревушке. Речка, блестевшая внизу, и часовенка на горе. Разомлевшая под солнцем роща тянулась по краю деревни. Иван подумал, что, не будь трех конвойных, можно бы смотаться. Но куда бежать?
Небо было чистым, ни облачка, ни гудения самолетов. Только на западе погромыхивало, словно в прозрачной синеве над лесом собиралась гроза.
Ивана втолкнули в низкую комнату. Он увидел ведущие вниз ступени, стены, оклеенные рыжими обоями. Одна обоина отогнулась, и была видна старая газета с портретом Сталина.
За выскобленным столом сидел следователь в лейтенантской форме, невысокий, узкоплечий. На круглом блинообразном лице все было бесцветным и серым: глаза, щеки, редкие волосы на голове. Увидев вошедшего Ивана, он принялся вытирать платком мокрые губы. "Жабыч", - вспомнилось Ивану.
– А, Латов! Проходи. Дай на тебя поглядеть.
Лейтенант согнал с лица улыбку. Серые глаза его потускнели, точно из них ушла теплая жизненная сила и налилась холодная вода.
– Какой номер полка? Кто командир? Отвечай без утайки, не вздумай финтить. До тебя тут один мне мозги крутил. Но я его быстро выведу.
Оглянувшись на часового, Иван ответил. Назвал майора Щепинова, рассказал о его гибели.
Следователь покрутил головой:
– Не сходится, Латов! Не сходится. Майор Щепинов жив. А про тебя товарищи говорят, что в бою трусил, подбивал бойцов сдаваться в плен.
Голос Ивана зачугунел:
– Кто? Дайте сюда!..
– Руки коротки, Латов! Руки коротки!
– Спросите майора Щепинова.
Глаза следователя сделались прозрачными, почти безжизненными.
– Не командуй тут! Не знаешь, где находишься? Здесь не таких здоровяков обламывали. А у нас к тебе давний, особый счет, ты еще до войны против советской власти агитировал. Верные люди сообщили, какие разговоры антипартийные ты вел. Я за тобой еще до войны охотился. Ну и сейчас себя показал. В бою дал себя окружить, отступил без приказа.
– Какого приказа?
– изумился Иван.
– Тут я задаю вопросы.
– Да вы знаете сколько солдат с пустыми винтовками бродит в лесах за Минском. Командиры убиты, патронов нет.
Следователь замахал руками и выскочил из-за стола.
– Ну, ты мне брось панику разводить. Незаменимых людей у нас нет. Одного командира убили - другие найдутся. Вместо того чтобы поднимать воинский дух, ты панику разводишь. За это знаешь, что полагается? Расстрел!
Он бегал по комнате, плевал за печку и беспрерывно курил. Иван стоял строго.