Тайна шести подков

Торин Владимир

Напротив выхода на манеж располагалось большое помещение с высоким потолком. В нем так сильно воняло, что Джон даже зажал нос. Вдоль стены в несколько ярусов стояли пустые клетки, повсюду была сухая солома, тут и там виднелись одеревеневшие кучки блошиного помета. В углу примостился шкаф, заставленный пустыми банками, — судя по коричневым следам, когда-то в них была кровь для кормления блох. Слева от входа располагалась стойка со стеками, плетями и прочими инструментами для дрессуры. Рядом стоял жуткого вида аппарат, похожий на смесь кофейного

варителя и пневмоуборщика: от бронзового проклепанного цилиндра щупальцами отрастали длинные резиновые шланги с насадками-форсунками; в продолговатую нишу приемника была вправлена очередная банка.

Джон бросил тяжелый взгляд на клетки — их дверцы были открыты. В городе поговаривали, что в суматохе, когда цирк опечатывали, все здешние блохи сбежали. Выбравшись в Фли, они быстро расплодились и заполонили район. Было ли так на самом деле, младший констебль не знал, и сейчас его это не особо заботило — к его делу нашествие блох на Фли отношения не имело.

Он подошел к стене, на которой на крючках рядами висели подковы. Сняв с пояса ту, что была найдена в квартире Хелен Хенсли, Джон сравнил их. Никаких сомнений: подковы, которые оставлял похититель, были отсюда.

Констебль задумался.

След привел его в цирк. По всему выходило, что это место каким-то образом связано с похищениями. Похититель выбрал подкову в виде своей визитной карточки не случайно. Она явно подразумевалась, как некий знак. Знак тем, кто поймет. Но что он значит?

«Почему именно подковы? — подумал Джон. — Дело тут не просто в цирке, а именно в блохах. Кто может иметь отношение к блохам?»

Ответ напрашивался сам собой: Мариетта Лакур. Вот только Джон видел ее могилу.

Нужно продолжать поиски. Может, что-то прояснится…

Джон вышел из помещения, где прежде держали блох, и двинулся по закулисью.

В коридор выходили двери гримуборных: судя по всему, циркачи не только готовились в них к представлениям, но и жили. Все комнатки были довольно бедны и походили на лачужки. В каждой, помимо кровати и зеркала, стоял здоровенный сундук, очевидно, заменявший артисту шкаф. Прямо на полу валялись разбросанные вещи — видимо, собирались циркачи в спешке.

Джон заглядывал в одну гримуборную за другой и продолжал путь — везде его встречали запустение и беспорядок. Он так и видел носящихся и голосящих циркачей, которых изгоняли из их дома черные тени-футляры, вооруженные угрожающей вежливостью и равнодушными конторскими улыбками.

У одной гримерки младший констебль остановился. То, что она принадлежала Мариетте Лакур, сомнения не вызывало: вся противоположная от входа стена была завешана детскими рисунками, изображавшими блох.

Каморка мадам Лакур почти ничем не отличалась от прочих: спичечный коробок, в котором тесно даже чихнуть. Напротив двери стоял туалетный столик с потускневшим от времени зеркалом, к нему был приставлен стул, со спинки которого свисало алоеперьевое боа. По обе стороны от прохода разместились две пружинные

кровати: одна обычная, и другая — чуть поменьше.

Ответ на то, кому принадлежала маленькая кровать, отыскался сразу же: над туалетным столиком, среди угольных рисунков, висел большой красно-желтый плакат. На нем было изображено нечто странное, лишь отдаленно похожее на человека; кричащие подписи призывали всех и каждого лицезреть «Уникальнейшее зрелище, равного которому нет во всем мире!Существо, вышедшее прямиком из страны снов и страшных сказок — ужасно-прекрасного и кошмарно-замечательного Поразительного Прыгуна, мальчика-блоху».

Джон нахмурился. Поразительный Прыгун… Он помнил это прозвище: братья рассказывали ему о мальчике-блохе из Фли, когда он только появился в цирке, но увидеть его своими глазами констеблю так и не довелось.

— Что же с тобой стало? — пробормотал Джон, глядя на плакат.

Вроде бы, мальчик-блоха сгинул тогда же, когда закрыли цирк. Он то ли заболел и умер, то ли попал под трамвай…

Джон изо всех сил попытался вспомнить, что произошло с Поразительным Прыгуном, и не смог. Единственное, в чем он был уверен, что мальчик-блоха умер.

— А это еще что такое? — пробормотал младший констебль.

Плакат (как и большая часть зеркала под ним) был покрыт коричневыми брызгами. Одного взгляда Джону хватило, чтобы понять, что перед ним — засохшая кровь. Это место хранит еще одну мрачную тайну? Слишком много крови как для цирка…

Джон ковырнул одно из пятен и нечаянно проткнул пальцем дыру в плакате.

— Ну вот, — досадливо пробормотал констебль и вдруг понял, что за плакатом — пустота.

Констебль заглянул в дырку. Тайник! Подковырнув булавки, которыми плакат крепился к обоям, он отодвинул его в сторону.

В стене была проделана небольшая ниша, и в ней лежала потрепанная пухлая тетрадь в красной обложке с изображением блохи в кольце.

Джон открыл тетрадь и прочитал: «Мариетта Лакур».

— Это же дневник! — понял констебль и сморщил лоб: матушка говорила, что читать чужие дневники — плохо, и так поступают только злыдни. «Ты же не хочешь быть злыднем?» — спросила она его как-то.

Джон не хотел быть злыднем, но беда в том, что он был уже кое-кем намного хуже обыденного злыдня. Он был полицейским констеблем на службе.

Найдя последнюю запись в дневнике, Джон начал читать, ощущая легкое покалывание совести, как от чесучей вязаной кофты.

— Не может быть… — прошептал он. Спина констебля похолодела, руки задрожали. Перед мысленным взором предстало пятно крови на манеже: — Так вот, что тогда произошло… А ведь все думают, что это было самоубийство! Нужно рассказать обо всем мисс Трикк и…

Неподалеку стукнула дверь.

Джон застыл.

Кто-то был в цирке! Был в коридоре! И этот кто-то, судя по звуку шагов, приближался!