Тайна сибирской платформы
Шрифт:
Когда Павел Иванович хотел отблагодарить якута за посылку, тот отрицательно замотал головой:
— Ничего не надо. Твой баба в Киренске хорошо заплатила мне. Ничего не надо.
Катя в Киренске? Павел Иванович дрожащими руками разорвал конверт.
«Здравствуй, Павел! — писала Катя. — Закончив все свои дела в Петербурге и попрощавшись с родными, я поехала в Якутию, чтобы навсегда остаться жить с тобой вместе. Я честно доехала до Киренска. Я полтора месяца тряслась по отвратительной дороге в грязном тарантасе в компании каких-то пьяных ямщиков, которые каждую ночь приставали ко мне с мерзкими предложениями. Я испытала массу
Не суди меня строго, Павел, но за время этого ужасного, нечеловеческого путешествия я поняла, что я не товарищ тебе по борьбе, что мы с тобой не будем счастливы вдвоем в этих местах. После жизни в Петербурге я не смогу пробыть здесь даже одного года. Я буду страдать, мучиться, буду терзать тебя, а не помогать тебе, не облегчать твою участь.
До этого я, выросшая в средней русской дворянской семье, не представляла себе, до какого предела может опуститься человек. Даже в самом жарком бреду мне не могло пригрезиться то, что я увидала по дороге сюда.
Милый Павел! С большим трудом я решилась на этот шаг. Но лучше кончать сразу. Так будет легче и для тебя и для меня. Приехать на одно лето, а потом снова вернуться в Петербург я не могу. Это ранит душу на всю жизнь. Нам нужно расстаться навсегда.
Ты обманулся во мне, Павел. Я не сильная — я слабая. Десять лет разлуки уже кажутся мне большим сроком. А ведь еще неизвестно, что будет дальше. Жизнь сейчас складывается так, что люди с твоей душой, с твоими взглядами подвергаются все большим и большим гонениям. И чтобы вынести все это, нужно иметь внутри что-то более твердое, чем, очевидно, имею я. Ты должен понять меня, Павел, — я не гожусь тебе в спутницы.
Я продала все, что имела, и наняла на эти деньги человека, чтобы послать тебе твои бумаги и те образцы, о которых ты просил.
Прощай, Павел! Если можешь — прости мне ту боль, которую я тебе причинила. Я тоже очень страдаю. Катя».
Сунув письмо в карман, Павел Иванович выбежал из дома. Катя в Киренске! Он сможет догнать ее в Иркутске, если поедет с якутом-проводником по тропе через Сунтар. Надо только получить разрешение от исправника!
Исправник Кожухов слушал Павла Ивановича, глядя в окно. Нет, он не может нарушить инструкции о содержании ссыльнопоселенцев. Надо иметь письменное разрешение от самого губернатора.
Павел Иванович сел на скамейку и зарыдал. Кожухов, кряхтя, вылез из-за стола, налил в кружку воды, поставил перед Луговым и вышел на улицу.
И вдруг Лугова осенило. Черт с ними со всеми! Он поедет без разрешения! Он должен увидеть Катю во что бы то ни стало! А потом пусть добавляют хоть еще тридцать лет ссылки.
Ночью к Лугову, когда он собирал необходимые в дороге вещи, постучали. Павел Иванович, ничего не подозревая, открыл дверь. На пороге стояли Кожухов и два казака.
— Во избежание нарушения вами инструкции о правилах содержания ссыльнопоселенцев, — сказал Кожухов, откашлявшись, — я вынужден подвергнуть вас аресту, господин Лугов.
…Из «холодной» Павел Иванович написал Кате короткое письмо.
«Милая Катюша, — писал Павел Иванович, — много горя причинил я тебе и поэтому не имею права судить тебя. Поступай, как находишь нужным. Прости меня… Дай бог тебе счастья. Павел Лугов.
Р. S.
Через неделю Лугов попросил исправника освободить его из «холодной», обещав, что никаких действий, противоречащих правилам содержания ссыльных, он предпринимать не будет. Кожухов выпустил Павла Ивановича, но установил за ним дополнительный надзор, в котором сам принимал деятельное участие. Каждую ночь, часа в два, исправник подкрадывался к окну Лугова и осторожно заглядывал внутрь. Павел Иванович всегда сидел в одной и той же позе — подперев голову руками и неподвижно глядя на язычок пламени керосиновой лампы. На огонек залетали мотыльки и бабочки. Павел Иванович не отгонял их, и они долго и громко бились о круглое стекло лампы.
Постояв у окна минут двадцать, Кожухов на цыпочках, осторожно уходил к себе. Спать он ложился спокойно.
Павел Иванович не убежал ни в то лето, ни в следующее, ни через год, ни, через три года. Он, казалось, смирился со своей судьбой и даже отказался подписать прошение на высочайшее имя о снижении срока высылки, которое посылали в 1912 году, после Ленского расстрела, многие якутские ссыльнопоселенцы. Теперь его часто можно было видеть на берегу Вилюя. Павел Иванович подолгу сидел на краю высокого крутояра и задумчиво смотрел вдаль — на зубчатый таежный горизонт.
Потом он поднимался и шел к себе. Дома, разложив на чисто выструганных досках множество голубовато-зеленых камешков, Павел Иванович долго рассматривал их в лупу, потом садился к столу и писал. Павел Иванович заканчивал свою диссертацию — «Минералогия африканских кимберлитов».
Диссертации не суждено было увидеть свет. Однажды утром, когда старая якутка Марфа, уборщица нюрбинской инородной управы, начала топить печь, в комнату вошел Павел Иванович с толстой пачкой каких-то исписанных бумаг в руках. Он выслал Марфу, сел перед печкой и стал медленно бросать бумаги в огонь одну за другой. Когда все бумаги кончились, он стряхнул с колен случайно вылетевший из печки пепел и сказал Марфе, что теперь можно продолжать топить.
После этого, зайдя в свою комнату, Лугов пошел к Вилюю. На плече он нес большой тюк из рогожи. Подойдя к берегу, Павел Иванович опустил тюк на землю, несколько минут смотрел на него, потом, вздохнув, столкнул тюк в воду.
Так была закончена диссертация бывшего доцента кафедры минералогии Петербургского университета Павла Лугова. Это произошло в августе 1917 года.
Через два года, весной 1919 года, Нюрбу осадил отряд белогвардейца Крюкова, уходившего с Лены после того, как он был разгромлен под Якутском партизанскими частями. Горстка нюрбинских коммунистов и комсомольцев приняла неравный бой.
Услышав первые выстрелы на околице села, Павел Иванович (он уже несколько месяцев не поднимался с кровати) послал уборщицу Марфу к командиру нюрбинских коммунистов якуту Васильеву.
— Пойдем, очень надо, — говорила Марфа Васильеву, сударской Пашка очень просит прийти.
Когда Васильев вошел в комнату Лугова, Павел Иванович достал слабой рукой из-под подушки картонную папку, крест-накрест перевязанную бечевкой, и протянул якуту.
— «Го-род Я-кутск. Рев-ком», — по складам прочитал Васильев.