Тайна смуты
Шрифт:
– А вот так. А нынче, Оксано моя, повезу я своего сына Тараску на могилу да ночью покажу ему всё, что видно с нее по всей земле Божией, как и положено видеть то могильному козаку.
Открыла рот жена Гната, а только потом всмотрелась в мужа. И сказала:
– Да ты, Гнацю…
И замолкла, не сказав ни единого ссорного слова вроде «с глузду зъихав». А помолчав, только добавила едва слышно:
– Застудишь дитя…
– Не застужу. Овчину возьму, не голым, чай, положу. И соску возьму, ты отцеди только, – даже разговорился Гнат вослед своему решению, видя чудесное смирение супруги.
– Что ж ни Андрия, ни Ивана не брал во дни их младенства? – стала
– А… – хотел было сказать Гнат: «А видение мне чудесное было», но осёкся, кабы и вовсе не задумалась жена. – А вот вижу, что он так шустр, что братьёв во всем живо перегонит. Вижу: дар у него всему нашему роду со мною вкупе на зависть. А чутьё и подсказало мне: нынче и нужно ему взор открыть, чтобы зрел его взор раньше и крепче, раз он бегать по земле рано начнёт.
Больше ничего не сказала и не захотела узнать жена Гната, видя, что, теперь чем больше мужа расспрашивать, тем больше он придуманного говорить станет, а тогда уж и вовсе ни сейчас, ни погодя правды от него не узнать… Но о чём-то смутно догадывалась, а потому первым делом подумала разумно, а не накурился ли её муж тютюна с донником у себя на могиле и не поблазнилось ли ему что.
Всякое бывало с табаками.
Приходилось иной раз Гнату сухие кровяные сгустки выковыривать из трофейного тютюна – бой есть бой, кровь на всё летит, горячей росой на всём оседает. Убедился Гнат и жену разом убедил: с басурманской кровью курить никак неможно. С тех пор убедился, как набил люльку без догляду, а потом ночами во сне страшно, с клёкотом, ругался по-турецки. Женку напугал до полусмерти, когда при ней в ночи заверещал. Очнувшись, она решила, что опоили её зельем и в полон к туркам уволокли – чуть об стену хаты не убилась, шарахнувшись с постели…
Свозил Гнат последыша на курган-могилу на всю ночь, а потом вернулся в смутном недоумении. Жена вздохнула с облегчением, вновь прозрев: ничего на сей раз не привиделось её мужу.
Однако с тех пор во взоре Гната на последыша так и таилась какая-то ночная загадка, о коей он так ничего своим не поведал.
И пока жив был Гнат, так он за своим последышем ходил, так наблюдал, как и самая беспокойная мать не стала бы.
Старшие сыны, замечая непрестанную опеку отца над последышем, а потом и шибкое того умение грамоте, справедливо возревновали и искали повод пихнуть, а то и поколотить малого. Только тот с самого малолетства рос таким юрким, что легче удравшего подсвинка было ухватить, чем его.
Рос последыш, да не особо вырос. Так и подтягивался потихоньку, оставаясь маленьким, хоть и удаленьким. Малый рост Тараса тоже стал для его братьев искушением дать мимоходом последышу тумака. А третий повод к травле старшими – удивительно светлая кожа и легкий свет волос. «Да лях, что ли, какой тебя нам ночью подкинул!» – как-то не сдержался самый старший, Андрий, и тотчас получил от отца такую оплеуху, что кувыркался до порога.
А еще стал Гнат замечать, что порой последыш его как-то цепенеет и в эти мгновения всё смотрит куда-то вдаль и улыбается. И тут его уж не дозовешься, пока не толкнёшь. «Только бы не падучая…» – как-то вздохнула мать, глядя на замершего посреди двора Тараса.
На вопросы же отца, что он такое увидел, отвечал сын так, что отец вздыхал и не верил: «Та он боривітер далеко дуже красиво летить» [3] или «дикі коні за Дніпром грають» [4] …
Но однажды, когда шёл Тарасу седьмой год, нашёл его Гнат на берегу реки полулежачим в траве, травинку жующим и щурящимся куда-то на другую сторону.
– Чего разглядел-то, сынку? – спросил он его.
3
Да вон пустельга вдали очень красиво летит (укр.).
4
Употребляемый здесь и ниже украинский язык, конечно, осовременен для простоты восприятия. Со строем, стилем и духом языка той эпохи можно познакомиться ближе, читая тексты Григория Сковороды и Василия Григоровича-Барского. Впрочем, то же самое можно сказать и об употребляемом здесь разговорном русском языке. В ту пору оба языка были куда более близки, чем ныне.
– Та он павучок красиво і вправно павутину на кущі плете [5] , – отвечал своё сын.
Отец пригляделся.
– Да брешешь опять батьке! – осерчал. – Нет никакого куста тут.
И правда, не было кустов между сыном и рекой.
– Так то не здесь, а там вон, на том берегу, тенету плетёт, – указал травинкой Тарас.
Гнат вскинул взор и передёрнулся:
– Брешешь!
– Не брешу, батька, вот те крест! – И, правда, перекрестился малой сын.
5
Да вон паучок красиво так да исправно паутину на кусте плетёт (укр.).
– А коли проверю? Тогда высеку?
– А за что, батька? – ничуть не плаксиво удивился сын.
– Ну, гляди у меня! – предупредил Гнат, радуясь, что лодка рядом.
Толкнул он лодку. Сын вскочил подсобить, а заодно и прокатиться с отцом.
– Нет уж, сынку, ты тут сиди, как сидел, – велел Гнат, – пока не позову.
Переплыл он живо на другой берег и кричит оттуда:
– Ну и где твой ткач?
Сын, конечно, уж не сидел, а стоял в рост у воды.
– Да вон же, батьку, отойди малость! – криком указал Тарас.
Не нашел Гнат паука.
– Да не там, батьку! – крикнул Тарас. – Гляди на куст, какой поглубже… Руку подними… да не ту… Вот сунь туда… Мри! Порвёшь тенету!
Замер Гнат и пригляделся туда, куда уже собственная его рука, по указке сына, потянулась. Святые угодники! Точно – паутина! И работник на ней! Похолодел Гнат и подумал: «А может, не та? Наугадку взял!»
– Паук-то какой? – крикнул сыну.
– А малый с крестиком! – прокричал сын, видя из дальней дали то, что отец его едва видел в упор. – Да вот и мушка уж первая попала! Зелёная вся!
Вот то уж точно никак неможно было угадать!
Перехватило дыхание у Гната, а когда он перевел дух, то сказал сам себе шёпотом, уже страшась, что и шёпот слышит младший сын с другого берега реки:
– Вот оно! Сей мой отпрыск далеко меня превзойдёт. Таких могильных козаков от роду не бывало. – И как будто обратился к кому-то третьему, тут бывшему: – Благодарствую, пане полковнику!
– Батьку, а кто там с тобой, не вижу! – донёсся до него голос младшего сына.
…В семь лет Тарас пригляделся к буковкам старой Псалтири, коей гордился Гнат как семейной реликвией, и по воскресеньям читал её вслух торжественно, даже тогда, когда один оставался.