Тайна спасения: Беседы о духовной жизни. Из воспоминаний
Шрифт:
Хроническая болезнь интеллигенции – духовная гордость; она обычно прячет себя под лживыми словами о правах и достоинствах человека. На самом деле здесь – выделение себя в некую элиту, кичение своим интеллектом, и никакой интеллигент всерьез не сравнит себя ни с крестьянином, ни с ремесленником, ни с тем, кто имеет более низкий образовательный ценз. Наоборот, под этими словами о достоинстве скрываются соперничество и неутолимое желание превосходства. Нередко приходится слышать от интеллигента: «Как я могу стоять в храме рядом с какими-то старухами и невежественными людьми!». Редко какой художник скажет, что его собрат более талантлив, чем он; редко какой композитор согласится, что не он, а кто-либо другой выразил глубже гамму человеческих чувств; редко какой поэт не считает себя «суперпоэтом» современности; редко какой артист не сетует на то, что его гений остается до сих пор
Ересь имеет обычно два начала. Первое – ложный мистический опыт, когда человек, не очистившись от греха, не обуздав своих страстей, не смирив своей гордыни, дерзновенно стремится к видению духовного мира, и здесь подобное встречает подобное: гордый дух человека входит в контакт с гордым духом злобы. Вторая причина ереси – это гордость рассудка, которую мы назвали бы интеллектуальным хамством.
Если же эти люди, почитающие себя элитой, и выберут даже себе духовного наставника, то редко когда они подчинят ему свою волю; они будут расспрашивать его о духовной жизни, задавать казуистические вопросы, стараться поразить своими знаниями, возражать на его советы и благословения. И, скорее всего, кончится это тем, что их наставник, махнув рукой, скажет: «Делайте, что хотите!», так как чужая воля – непробиваемая стена. Или же они сами решат, что наставник не понимает их, так как он – человек непросвещенный, а послушание – это балласт, мешающий их полету.
Человек считает самого себя критерием истины и на основе своих знаний и представлений, очень ограниченных и искаженных, начинает решать метафизические вопросы, как будто метафизический мир можно охватить человеческой мыслью. Он не понимает, что метафизический мир – это мир иного бытия, иных категорий, что соприкоснуться с тайной можно только через благоговение к тайне. Истинное знание расширяет для человека горизонты его незнания. А здесь – духовная болезнь: человек не знает своего незнания и смелее всего говорит о том, чего он не видел и не постиг.
Среди ересиархов трудно найти действительно интеллигентных людей; но даже и от самого эрудированного ученого и блестящего философа, если он не будет христианином в своей повседневной жизни, если он не станет исполнять евангельские заповеди, а захочет познать духовный мир силой своего ума, истина ускользнет, как луч от руки, которая хочет схватить его.
Рационалистические ереси возникали от того, что конечное и ограниченное пыталось объять и определить безграничное, а на самом деле осталось с грезами своего ума. Гордость ума проявляется в ложном чувстве свободы. Один интеллектуал говорил, что ему ближе гностическое «евангелие», чем Евангелие, принятое Церковью. Причину этого он сам толком не мог объяснить, но все-таки сказал главное: когда я читаю каноническое Евангелие, то чувствую себя рабом Божиим. Здесь – трагическое непонимание того, что через рабство Богу человек перестает быть рабом греха и в благодати Божией получает свободу, а демон обещает ложную свободу, при том без трудов, без борьбы со страстями, как бы прыжок на небеса, обещает сделать своим братом и завораживает душу одним доводом: «ты достоин этого».
Все великое совершается в безмолвии. Тайна безмолвия мало понятна для современного интеллигента, он родился и живет в мире слов. Для него безмолвие – это не полнота другой жизни, выразить которую слово бессильно, для него безмолвие – гробовая пустота. Интеллигент всегда шумит, он немного похож на генератор, который хочет дать людям свет, но дает шум. Мысль о том, что ему нечего сказать, звучит для него поражением. Одна из причин, почему интеллигент редко посещает церковь или вовсе не посещает ее, по его же словам, заключается в том, что с «нашими священниками не о чем поговорить культурному человеку». То, что священник – совершитель таинств, а таинство – это жизнь для человеческой души, интеллигенту непонятно, ему хочется, чтобы священник был образованным гидом храма.
Когда известный духовный писатель Е. Поселянин [2] потерял любимую жену и друзья посоветовали ему оставить мир и уйти в монастырь,
Истинная духовная жизнь скрывает себя от мира. Как это трудно для тех, кто пытается поразить мир своими талантами! Мы не говорим, что это невозможно, – мы говорим, что это трудно…
2
Псевдоним замечательного православного прозаика и публициста Е. Н. Погожева (1870–1931 гг.). В декабре 1930 г. Евгений Николаевич был арестован, а в 1931 г. – расстрелян в подвалах ГПУ. Место захоронения неизвестно. – Ред.
Теперь перейдем к другой части интеллигенции, к той, которая занимается политикой и управлением. Религия основана на бескорыстном служении истине, политика – на прагматизме, умении извлекать выгоду из наличных обстоятельств. Религия способствует возрождению личности: освобождению личности от рабства коллектива, от террора общества, от того духа мира, который заставляет людей поклоняться вместо Бога золотому тельцу. Религия разрывает липкую паутину общественных отношений как долговых обязательств и ставит своей целью то, что находится за пределами земного бытия. Политика и управленчество убивают личностное начало, там интересы государства, фирмы, корпорации и т. д. – при том интересы вполне земные и утилитарные – они отстаиваются и утверждаются в борьбе, в которой побеждает сильнейший. Честная политика – та, для которой честность выгодна; честное управленчество – то, которому нарушение правил игры грозит банкротством.
Здесь получается странная двойственность: обычно политики выступают с позиций нравственности, они считают нравственность полезной для сохранения государственных структур, они проявляют по отношению к религии лояльность и в тоже время считают ее заповеди необязательными для себя, потому что для них служение государству или корпорации – это цель, захватывающая их силы, цель, которую они считают самой главной. Можно сказать, что они религиозны в том смысле, что пользуются религией. Чаще всего это люди, к вопросам религии в действительности индифферентные; принципы религии – справедливость, бескорыстность, любовь к врагам – несовместимы с принципами борьбы за превосходство. На деле получается, что общечеловеческое всегда приносится в жертву частному. Поэтому религия таких людей, если она вообще существует, носит большей частью декларативный характер. Религия – мы имеем в виду христианство – требует от человека, чтобы он говорил правду, был справедлив даже по отношению к своим противникам, между тем как политика и принцип управленчества разделяют мир на «своих» и «чужих», а этот раздел – конец религии.
Почему времени все меньше
Современный человек остро ощущает дефицит времени. Кажется, что время летит все быстрее и быстрее. Ночь сменяет день, как будто утро раскрывает ресницы неба, а вечер через мгновение смыкает их.
В детстве казалось, что день длится необычайно долго, что солнце медленно, почти незаметно, как огромный корабль, плывет в необъятных просторах неба, и наконец, после долгого плавания достигает пристани за горами, окаймляющими горизонт. Настают сумерки, как преддверие ночи, как антракт, во время которого меняются декорации. Но вот открывается полог ночи и зажигается первая мерцающая звезда, как свечка, в глубине синего прозрачно-хрустального неба. Проходит время, зажигается вторая звездочка, а затем небо покрывается звездами, как будто чья-то рука рассыпала по небосводу огненные цветы. Темнеет синева неба, все ярче звезды над землей. И это начало ночи растянуто для ребенка как бы в пространстве нескольких лет. Само время кажется ему мелодичным, как протяжная колыбельная песня.
А как мы воспринимаем то же время теперь? Оно кажется нам сокращенным, как бы свернутым в свиток или сжатым, подобно пружине. Недостаток времени – это хроническая болезнь века. Мы задыхаемся от него, как от недостатка кислорода. Наш технический век, казалось бы, должен дать нам возможность успевать делать больше, нежели прежде, но мы, напротив, чувствуем, что время куда-то пропадает, как бы проваливается в пропасть, и мы не можем выполнить того объема работы, с которым легко справлялись раньше.