Тайна старого Радуля
Шрифт:
Но тут дело застопорилось. У Машуньки разболелся животик. Настасья Петровна никакими усилиями не могла ее уложить. Несносная девчонка то хныкала, то хохотала, то брыкалась. А Георгий Николаевич, сидя за столом в кухне, терпеливо ждал. Рукопись лежала перед ним.
В конце концов он встал и прошел в спальню.
– Детка, послушай, что я тебе расскажу. Он подсел к ее кроватке, начал ей шептать:
– Детка, милая, ну, пожалуйста, закрой глазки, закрой глазки… Мне так нужно прочесть бабушке две главы из моей книги.
Машунька приподняла
– О чем ты пишешь? – спросила она.
– Книга еще не скоро будет написана. Вырастешь – прочтешь, а сейчас закрой глазки и засни, засни.
И Машунька правда уснула.
Георгий Николаевич тихонько, чтобы ее не разбудить, встал и вышел на цыпочках в кухню.
– Готово, уснула. Давай приступим к делу, – очень довольный, сказал он Настасье Петровне.
Чтение началось поздно – только в девять вечера.
Июньские дни длинные. Солнце клонится к закату, Георгий Николаевич читал, наверно, целый час. Настасья Петровна зажгла электричество. Стакан холодного чая перед ним почти опустел…
Он читал о прекрасном витязе, славном богатыре Алеше Поповиче, как позвал его к себе в Ростов совет держать князь Константин; стал Алеша прощаться с молодой – женой, подвели отроки к нему коня, вскочил он в седло…
Читал Георгий Николаевич, читал… Настасья Петровна подлила ему еще чаю в стакан…
Читал Георгий Николаевич о том, как строили из белого камня в двенадцатом и тринадцатом столетиях. Чертежей тогда не знали, а главный зодчий-хитрец вырезал из податливой липовой колоды маленькую церковку или башенку и, держа ее в руках, смотрел, как возводили каменщики стены.
Откуда историки это знают? Да на некоторых иконах встречаются изображения святых, держащих такие игрушечные церковки.
Георгий Николаевич описывал, как древние строители поднимали на веревках с помощью деревянных блоков один за другим ровно отесанные спереди и с четырех боков плоские белые камни, как плотно прилаживали их один к другому, пропитывали швы известковым раствором.
А тем временем другие каменщики, сидя на земле на дубовых колодах, ударяли молотками по ручкам долотьев – тук-тук-тук, – сглаживали, отесывали они камни, и нездоровая пыль облачками поднималась над ними.
Тук-тук-тук… – словно колокольцами перезванивались камнесечцы, словно играли они на пастушьих свирелях или перебирали струны гуслей…
Тук-тук-тук… – оборванные и босые стучали они, лица их были бледно-серые, рты обвязаны тряпками, а воспаленные глаза их слезились. То один, то другой камнесечец выпрямлял согнутую спину, отнимал тряпку ото рта и кашлял, сплевывая кровью…
– «Тук-тук-тук…» – читал Георгий Николаевич. Тук-тук-тук… – вдруг легонько застучало в наружную дверь. Он вздрогнул, поднял голову, спросил:
– Кто там?
Дверь слегка скрипнула, отворилась. На пороге вырос Миша. Он был босиком, в грязных засученных шароварах и в майке, а в руках держал какую-то блестящую металлическую чашечку, формой своей напоминавшую серебряную чару, из которой древнерусские князья пили на пирах мед и зелено вино.
Вид у Миши был крайне растерянный и смущенный. В черных глазах его виделся страх, смешанный с болью и отчаянием, тонкая верхняя губа вытянулась вперед.
«Прервал на самом животрепещущем месте!» – сердито подумал Георгий Николаевич.
– Мальчик, что тебе нужно? – не очень строго спросила его Настасья Петровна.
Тот протянул вперед свою княжескую чару и жалобно пролепетал:
– Половник, половник сломался…
Настасья Петровна внимательно всмотрелась в него и вдруг сказала:
– Не верю! Из-за сломанного половника не глядят с таким отчаянием. Говори сейчас же, что у вас там стряслось?
Георгий Николаевич от гнева даже не мог рта раскрыть. У Миши тоже прилип язык к нёбу.
– Чего же ты молчишь? – повторила свой вопрос Настасья Петровна. И, не дождавшись ответа, она с большой нежностью притянула мальчика к себе: – Ну, милый мой, скажи мне, какая у вас там беда?
Миша взял себя в руки и начал сбивчиво, заикаясь. Настасья Петровна слушала его с участием и нескрываемым любопытством.
Георгий Николаевич тоже слушал и одновременно с тоской и злостью думал: «Противный мальчишка, прервал чтение!» Но с каждой минутой гнев его все остывал, остывал… А чувство писательской любознательности в нем все росло, росло… Рассказ мальчика и правда был очень интересный, такой можно бы вставить в новую повесть.
Миша рассказал, как они оставили Галю готовить обед, пошли в город и вернулись только теперь. Сварила бы она вкусно, и не стали бы ее строго судить за измену дружбе.
– За измену дружбе? – переспросила Настасья Петровна. Миша повторил свой рассказ про преступную Галину ночевку и про еще более преступное уничтожение шоколадок.
– А теперь она бухнула мясные консервы прямо в компот, – уныло закончил он и тяжко вздохнул.
– Так что же, вы сломали половник об ее спину? – спросил Георгий Николаевич.
Тут Миша выпрямился, оттопырил верхнюю губу, в его черных глазах вспыхнули молнии.
– Посмел бы кто ее стукнуть! Я бы такому…
Он объяснил, что Галино злосчастное кушанье очень долго висело над костром и потому подгорело. А сломал он половник, выскребая со дна ведра приставшие сухие фрукты и куски обсахаренного мяса.
– Я тебе сейчас подарю другой половник, – сказала Настасья Петровна. – Георгий Николаевич занят, он придет к вам завтра.
И опять неподдельное отчаяние выразилось в черных Мишиных глазах. Для смелости он крепко, до боли сжал кулаки и выпалил:
– Сейчас суд будет над Галей. Ой как все злы на нее! Хотят выгнать ее совсем, в Москву отправить.
– О-о-о! – только и вырвалось у Георгия Николаевича. Ему сделалось нестерпимо жалко и мальчика и провинившуюся бедняжку Галю.
Миша опять оттопырил верхнюю губу, выпрямился, заправил выскочившую майку в шаровары и с мольбой в голосе сказал: