Тайна Староконюшенного переулка
Шрифт:
Мишель оделся и побежал через двор по мягкому мартовскому снегу.
Чок-чок… — чеканили часы, — чок-чок…
Полковник возвышался у окна, скрестив руки на груди. Поначалу он не обращал на сына никакого внимания, хотя Мишель в дверь стучался и получил разрешение войти.
Мишель стоял посреди кабинета, вытянув руки по швам, как солдат на параде. Ему казалось, что прошло очень много времени, но отец не двигался
Наконец часы разразились громким, сердитым звоном, напоминая о том, что прошла целая четверть часа. Полковник повернул голову к Мишелю.
— Скажи, пожалуйста, кто такой Искандер?
— Не знаю, папенька.
— Как не знаешь? Разве тебе твой учитель-студент не говорил о нём?
— Не говорил, папенька.
— Неужели? А «Колокол» он тебе не показывал?
— Нет, папенька, не показывал никаких колоколов.
Полковник внимательно посмотрел на сына. На лице Мишеля светились полное спокойствие и ясность.
— И не говорил ничего о том, что дворня хочет учинить бунт?
— Нет, папенька, он о бунтах не говорил.
— А что он говорил?
— Показывал опыты физические.
— Мишель, — нетерпеливо сказал полковник, — не говори мне про опыты физические. Мне надо знать, что говорил он из политики? Про покойного императора не говорил?
— Говорил, что вся Россия при нём по струнке ходила.
— Ну что ж, в этом не было ничего плохого, — признался полковник, вновь отводя голову к окну, — была дисциплина… Знай, что занятия твои с господином Макаровым я велел прекратить. Всё то, что он говорит, — неправда!
— Разве, папенька?
Полковник не ответил. Он перешёл к другому вопросу.
— Ты познакомился с Дмитрием Валерьяновичем?
— Так точно, папенька.
— Он тебе понравился?
— Очень, — признался Мишель, — по-моему, он хороший.
Полковник помолчал.
— О чём он рассказывал тебе?
— О том, как застрелил оленя. Он был на охоте и попал в оленя.
— Попал? И более ничего?
— И потом он срезал рога, и они висят у него над кроватью.
— Что за вздор! — рассердился полковник. — И больше ничего он тебе не говорил?
— Нет, папенька.
— А что говорил тебе Трофим?
— Ничего не говорил.
— Голубчик, не разыгрывай простачка! Я вижу тебя насквозь. Смотри мне в глаза — что сегодня говорил Трофим?
— Что он был в церкви и слушал, как читали царский манифест о воле мужикам.
— О воле? И далее что он сказал? Не опускай глаз!
— Сказал, что непонятно написано.
— И ещё что?
— Сказал: «земля»…
— Земля! Они все это слово повторяют! Ещё что? Больше ничего? А этот слуга твой… как его… Мишка, что ли? Куда он по Москве ходит?
— Не знаю, папенька. Об этом надо у Захара-дворецкого спросить.
— Не давай мне советов, любезный мой! Уж очень ты в дружбе состоишь с дворовыми людьми! Это тебе вовсе не компания. Я найду тебе других приятелей.
— Папенька, меня из дому никуда не пускают…
— Бедный узник! Я найду тебе компанию… только не здесь, а в Петербурге! Там у тебя будут приятели познатнее московских. И ты будешь проводить с ними круглые сутки.
— Как это, папенька? Вы желаете, чтоб я жил под надзором?
— Гм… не под надзором, а… видишь ли… ты мой единственный сын и наследник, и я хочу, чтобы ты понимал, что такое дисциплина. А здесь, без всякого порядочного воспитания, ты станешь, того и гляди, каким-нибудь… студентом!
Часы перебили полковника оглушительным звоном — прошло ещё пятнадцать минут.
— Ступай, — сказал полковник, — и помни о том, что я тебе сказал.
— Слушаю, папенька.
Мишель повернулся на каблуках и вдруг произнёс ясным голосом:
— Извините, я вспомнил, что ещё говорил Дмитрий Валерьянович: что его сослали за то, что он не хотел выдавать своих друзей.
С этими словами Мишель покинул кабинет, оставив отца с удивлённо расставленными руками и усами, торчащими вверх, как штыки.
Гроза приближается
На следующий день барыня послала Мишку за Мишелем. Мишель ушёл к Дмитрию Валерьяновичу после завтрака, а дело шло уже к обеду.
Топотун, по своей привычке, прямо во флигель не пошёл, а послонялся по двору так, чтоб его не видно было из барских окон. И тут заметил он, как прошли во флигель несколько людей, в том числе Антип-кучер и Никифор-дворник. Затем семенящей походкой прибежала туда же ключница Егоровна. Потом из дома, озираясь по сторонам, выбежала и понеслась стремглав по двору горничная Наташа.
— Ой! Ты что тут стоишь? — испуганно спросила она.
— Я сейчас во флигель войду, — важно промолвил Топотун, — а ты не метайся, бога ради, по двору, как мышь, тебя дяденька Захар из окна заприметит.
Наташа скрылась во флигеле, и Топотун нырнул туда же.
Проходя по коридору, он услышал голоса, которые шли из комнаты Трофима. Подслушивать чужие разговоры, конечно, стыдно, и Топотун это знал, но какая-то неведомая сила заставила его остановиться.
— Соберёмся да и пойдём, — говорил Ангин, — у меня кум в Зарядье, сани даст. Человек восемь влезут.
— Куда? — спросил Трофим.
— В деревню. А куда ещё?
— Приснилось это тебе, — сказала Егоровна, — да мы и не дойдём до Зарядья. Схватят! Видал, нынче сколько караулов стоит, а другие ихние по переулкам шныряют?
— Ежели поодиночке бежать, а потом собраться…
— Ничего не выйдет, растеряемся, — настаивала Егоровна, — да я бы хоть пешком пошла в деревню, да и то не выйдет!
— А что в деревне делать? — спросил Трофим.
— Что? Слышал, говорят, что в настоящем царском манифесте не так написано: землю-то всю присудили мужикам, да баре не отдают…