Тайна воцарения Романовых
Шрифт:
Осажденный Шеин держался, отбивался очень активно, его части предпринимали вылазки и диверсии. У воеводы кончилась казна, а наемники требовали жалования — с этим у них было просто, плати или уходим. А реально — переходим к противнику. И чтобы заплатить, солдатам, боярин занимал деньги у офицеров-иноземцев. Но и получив плату, многие перебегали. Были ссоры и столкновения между иностранцами. Когда партию воинов тайно выслали из лагеря за дровами, поляки напали на них и многих перебили. Стало ясно, что кто-то предупредил врага. Шотландец Лесли обвинил в измене англичанина Сандерсона и застрелил из пистолета. Англичане в ответ озлобились на шотландцев. А противник
Поляки могли оперировать куда более комфортабельно, опираясь на жилье и ресурсы Смоленска. Тем не менее и Владиславу приходилось несладко. Потери росли. Расходы тоже. Его армия без оплаты и подавно рассыпалась бы, а со средствами у короля было туго. Паны серьезно опасались за тылы, до них доходили слухи о мятежах, спровоцированных конницей Волынского. Узнали и о подготовке второй рати в Можайске, польская разведка весьма преувеличивала ее численность, сообщая цифры в 15–20 тыс. И король предложил Шеину перемирие на весьма выгодных условиях — войска разменяются пленными и разойдутся “каждое в свои пределы”.
Но ведь у полководца был приказ не отступать! И нарушить его без санкции царя он не имел права. Слал гонцов в Москву, но сквозь польские кордоны добраться сумел лишь один. Михаил Федорович, обсудив с боярами информацию, послал своего псаря Сычева с ответом, выражая согласие на такие условия. Хотя Сычев до Шеина не дошел, был перехвачен поляками. Как и еще несколько царских посланцев, у одного из которых нашли в сапоге зашитый “наказ” начать переговоры с Владиславом, поскольку государь и бояре “желают мира”. Воевода этого наказа не получил. А король, узнав из перехваченных писем о плачевном состоянии осажденных, раздумал мириться на высказанных условиях.
Со второй армией дело не клеилось. Дворяне и дети боярские зимой привыкли не воевать, а находиться в поместьях. Сказывался и сборный состав, и ослабление центральной власти без Филарета, и к назначенному сроку мобилизации, 6 января 1634 г., к Черкасскому и Пожарскому прибыло… лишь 375 бойцов. Тут уж правительство “стукнуло кулаком”, рассылало новые, грозные указы. Кроме можайской, стала формироваться еще одна рать, в Калуге. А время утекало. И за 4 месяца блокады положение под Смоленском стало критическим. 1 февраля в Москву проскочил еше один гонец Шеина, дворянин Сатин. Воевода доносил, что “ему и ратным людям от польского короля утесненье и в хлебных запасах и в соли оскуденье большое”.
Царь и Дума, похоже, не могли однозначно определиться, мириться или продолжать войну. Официальных послов для переговоров к Владиславу не направили, а послали окольничего Григория Волконского в Можайск “для совета” с Черкасским и Пожарским, могут ли они оказать помощь Шеину? К ним, с запозданием, воины уже стекались, и ответ был: “Да, могут”. Волконский вернулся и доложил это 6 февраля. Через 2 дня Разрядный приказ послал грамоту в Можайск, а 11 февраля — в Калугу. Идти к Смоленску…
Но было уже поздно. Исчерпав возможности сопротивления, Шеин вступил в переговоры. Его голодающая армия была обречена. И о том, чтобы свободно разойтись, уже не могло быть и речи. Но и Владислав понимал, что если русские упрутся стоять до конца, прольется еще много крови. Да и угроза можайской рати сохранялась. Поэтому воевода сумел выговорить такие условия, лучше которых в сложившейся ситуации трудно было придумать. Его бойцы давали присягу не участвовать в войне против поляков в течение 4 месяцев, и им разрешалось уйти, взяв с собой холодное оружие, мушкеты с 20 зарядами на каждый и 12 полевых пушек. Остальная артиллерия и обоз доставались победителю, но за это король брал на свое попечение и излечение 2 тыс. раненых и больных, обязуясь отпустить их по выздоровлении. 56 польских подданных, перебежавщих к русским, пришлось выдать, все они были повешены.
Перемирие заключили 16 февраля, а 19-го русские полки выступили из лагеря. Без музыки, со свернутыми знаменами. По условиям договора, проходя мимо короля, их положили на землю. Знаменосцы отступили на 3 шага и вновь взяли знамена, когда гетман Радзивилл разрешил это от имени Владислава. А Шеин с командирами должны были возле короля сойти с коней и поклониться до земли. Вывел он из лагеря всего 8 тыс. воинов — все, что осталось от его армии. А из 2 тыс. наемников (оставшихся от 6–7 тыс.) половина сразу перешла к противнику. Полякам достались “107 пушек, некоторые из них удивляли величиною и художественной работой”, в лагере взяли трофеи стоимостью в 600 тыс. злотых.
Полководцам Тридцатилетней войны вообще не везло. Тилли, Густав Адольф, Паппенгайм погибли в боях, Валленштайн от руки убийц. Участь Шеина и Измайлова тоже была трагичной. Поначалу все шло, вроде, хорошо. Михаил Федорович выслал навстречу стольника Глебова узнать об условиях перемирия и сказать воеводам ободряющие слова от имени государя: “Служба их и радение, и нужда, и крепкостоятельство против польского короля и против польских и литовских людей, и что с ними бились, не щадя своих голов, государю и всему Московскому государству ведомо”. Но затем все резко переменилось.
Сказалось то, что перед походом Шеин оскорбил бояр — теперь это ему припомнили. Как указывает “Хронограф”, “начали клеветать на него”. Впрочем, русские источники в данном плане очень немногословны, и о причинах драмы можно лишь догадываться с той или иной степенью вероятности. Возможно, Шеин, забывшись, что его покровителя Филарета больше нет, попытался катить бочки на тех, кто по его мнению вовремя ему не помог. Возможно — искали “козла отпущения” за неудачу. Хотя не исключено, что интрига завязалась в рамках все той же борьбы боярских партий, претендовавших после смерти патриарха на первенство у трона.
Никогда, ни до того, ни после того — вплоть до XX в., в России не судили проигравших военачальников. Шеин стал исключением. Он еще ехал к Москве, когда на него завели “судное дело” и создали комиссию из бояр Ивана Шуйского, Андрея Хилкова, окольничего Василия Стрешнева, дьяков Бормосова и Прокофьева. Состряпали обвинение. И в неумелых действиях, и в том, что еще в прошлом плену он Владиславу “крест целовал”, и даже в том, что под страхом кнута запрещал воинам обижать местных жителей и разорять Смоленский и Дорогобужский уезды. Которые должны были вернуться в состав России — а выходит, сохранил их для поляков. Короче — “измена”. 18 апреля состоялся суд, приговоривший Шеина, Артемия Измайлова и его сына Василия к смертной казни с конфискацией имущества. И очень поспешно, 28 апреля они были обезглавлены.
Народ и служилые возмутились. По словам летописи, в день казни в Москве “за то учинилась рознь великая”, дошло до уличных столкновений и пожаров. То же самое произошло в Можайске. Среди ратных людей начались беспорядки, они в знак протеста стали разъезжаться со службы. А окольничий Волынский, герой рейда на Украину, совершил преступление, по тем временам куда более тяжкое, чем мнимые вины Шеина — прилюдно говорил “поносные слова” на самого царя. Но с ним обошлись не в пример мягче. Всего-навсего сослали в его собственное имение, чтобы “сидел там безвылазно”.