Тайна затонувшего конвоя
Шрифт:
– Не дорого? – спросил Андрей.
– В самый раз, – равнодушно ответила труженица советской торговли, насыпая сахар совком в кулек. – Мужчина, эти цены не я придумываю. Со всеми вопросами обращайтесь в областное управление розничной торговли. Будете что-то брать?
– Две пачки «Герцеговины Флор», если вас не затруднит.
Он вроде бы не сказал ничего обидного, но продавщица сделала брови домиком, остатки доброжелательности смылись с лица. Однако сдачу она выдала правильно.
Из магазина Андрей вышел вместе с женщиной,
– Извините, что задержала вас, – сказала женщина, – Вы, наверное, спешите. Вы тоже прибыли на автобусе из Мурманска – наверное, в командировку.
– Да, в довольно серую и скучную, по служебным надобностям, – отозвался Андрей, – По линии внутренних дел. – Капитан Неверов Андрей Григорьевич, – представился он.
– Илзе Саулите, – смущенно проговорила женщина. – Я из Алуксне, это маленький городок в Латвии. Мой папа был латышским коммунистом. Пятнадцать лет назад семья переехала в Советский Союз. Потом папа умер, мама снова вышла замуж. Я окончила институт в Пскове, переехала в Смоленск. Когда немцы наступали, нас эвакуировали во Владимир. В общем, жизнь заставила поездить. С декабря сорок четвертого года я здесь. Работаю секретарем у товарища Волонтаря Павла Елисеевича, председателя местного совета депутатов. Я половину жизни прожила в Советском Союзе, знаю русский язык лучше родного, но никак не могу избавиться от этого ужасного акцента.
– Да и не надо, – разрешил Андрей. – Он вам идет, звучит очень мило. На родину переезжать не собираетесь? Теперь вроде можно.
– Там уже не родина. – Илзе вздохнула. – Я разучилась быть латышкой. Не знаю, решусь ли когда-нибудь вернуться.
– А сын остался дома с мужем? – сменил тему Андрей.
– Что? Сын с мужем… – Илзе сделала сложное лицо, словно столкнулась с другой реальностью. – А, вы про Антошку. Очень жалко, но он мне не сын. Хотя, наверное, я его усыновлю. Замечательный мальчишка, я очень его люблю, и он ко мне привязался. Сын Оксаны Осташиной, она была моей соседкой, одна растила мальчика. На Новый год сбежали уголовники. Их потом догнали и всех перестреляли. Но сперва они залезли на склад, где она работала кладовщицей. Оксана услышала, вышла. Эти мрази убили ее ножом в живот. – Илзе побледнела. – Забрали ящик водки, деньги в складской кассе. Я не могла поверить. Это было так ужасно! Антошку отдали бы в детский дом, а там такое творится! Я взяла его к себе, мне временно разрешили. – Она улыбнулась. – Теперь живем как мама с сыном. Когда я занята, пенсионерка Зоя Матвеевна за ним присматривает, она живет через дорогу. Ездили в Мурманск на выходные, к бабушке Антошки. Она ему уйму гостинцев с собой дала. Я его дома оставила, он уже самостоятельный, может посидеть один, а сама пулей в магазин. А что касается своих детей или мужа, то их у меня и не было никогда, не сложилось. Был жених, тоже латыш, Эдгарс, но его убили в первые дни войны. Он записался в ополчение, а сам никогда даже охотничьей берданки в руках не держал. Так и живу. Мне скоро уже тридцать один… Простите, Андрей, не хочу вам жаловаться. У других еще хуже. А у меня свое жилье, ребенок, хорошая работа в совете. А вы надолго к нам?
– Как начальство решит. Поживу пока. Мрачновато у вас тут. Народ нелюдимый, антураж суровый. Только вы мне и улыбнулись. Словно мы и не выиграли войну, а проиграли.
Илзе прыснула, но тут же смутилась и проговорила:
– Все хорошее быстро забывается, Андрей. Жизнь за Полярным кругом тяжелая. Улыбаться порой совсем не хочется. Люди живут, восстанавливают хозяйство. Тут, знаете, и до войны был не рай. Это сегодня так тихо и серо – потому что выходной. Завтра людям на работу, увидите, что да как.
– А женщина, которая сейчас ушла, неподалеку живет? Она в автобусе из Мурманска с нами ехала.
– А она вам зачем? – Илзе как-то поскучнела, вздохнула. – Ой, простите. – Ей шло смущаться, лицо ее менялось, в нем появлялось что-то детское, непосредственное. – Это Ольга Бурнаш, живет от меня через три дома, в переулке, что выходит на Коминтерна.
– Недовольная она какая-то.
– Не обращайте внимания, она всегда такая, замкнутая в себе. Работает в милиции, занимается следствием, на всех свысока смотрит, хотя женщина сама по себе не злая. Недавно помогла одной пенсионерке, у которой продуктовые карточки украли. Она одна, мужа и детей нет, на работе допоздна сидит. Бывает, я уже дома давно, вижу из окна, как она, усталая, к себе возвращается. С Восточной Украины приехала – то ли с Юзовки, то ли с Ворошиловграда. Говорят, у нее что-то было с Лазаревичем. Этот человек у нас работал, капитан, начальник здешнего отделения НКГБ. С ним дней пять назад трагический случай произошел, так Ольга теперь совсем замкнулась, букой на всех смотрит. Он мужчина был видный, интересный. У Ольги в Мурманске дальняя родня, к ней, наверное, ездила, развеяться хотела.
– Вы хорошо с ней знакомы?
– Нет, шапочно, – отмахнулась Илзе. – А она вас заинтересовала, да? – Она сухо улыбнулась, отчего очертились ранние морщинки в уголках рта и глаз. – Нет, мы никогда с ней по душам не разговаривали, работаем в разных зданиях, киваем только друг другу, когда проходим мимо. Она на Антошку иногда смотрит, мне кажется, недобро, словно завидует. Хотя могу ошибаться.
– Да, я слышал, что с товарищем Лазаревичем произошла беда. Вы с ним в одном здании работали, верно? Хорошо его знали?
– Мы никогда не общались. – Илзе явно поскучнела, беседа уходила совсем не туда, куда бы ей хотелось. – Прошу меня простить, Андрей. Мне бежать надо, Антошка ждет. – Она виновато улыбнулась и засеменила прочь.
Конец ознакомительного фрагмента.