Тайна
Шрифт:
Над характеристическими особенностями воспитанников мисс Стерч не стоит долго останавливаться. Мисс Луиза постоянно приобретала себе насморк. Это была ее слабая сторона. Главным недостатком мисс Амелии была непреодолимая склонность к добавочным обедам и завтракам в не узаконенное время. Самые предосудительные проступки мистера Роберта происходили от способности рвать свои платья и тупости при изучении таблицы умножения. Добродетели всех трех были совершенно в одном роде — это были здоровые, правдивые дети, неистово привязанные к мисс Стерч.
Чтобы дополнить галерею фамильных портретов, надо сделать еще один очерк, с самого священника. Доктор Ченнэри в физическом отношении делал честь своему званию. В нем было около шести футов росту и более двухсот фунтов весу; он был лучший игрок в кегли в лонг-бэклэйском клубе; он был
Как только священник вошел в залу, где завтракали, дети бросились к нему с криками радости. Он строго соблюдал правила дисциплины в своевременном принятии пищи; теперь бой часов удостоверял его, что он четвертью часа опоздал к завтраку.
— Очень жаль, что заставил вас ждать, мисс Стерч, но нынешнее утро я имел достаточную на то причину.
— Не беспокойтесь, сэр, — сказала мисс Стерч, потирая с любезностью свои пухленькие ручки. — Прелестное утро! Я боюсь, чтоб не было опять такого же жаркого дня. Роберт, душа моя, у вас локоть на столе. Прелестное утро, прелестное в самом деле!
— Опять желудок не в порядке, а, Фиппэн? — спросил пастор, принимаясь резать ветчину.
Мистер Фиппэн наклонил печально голову, приложил свой желтый указательный палец, украшенный большим бирюзовым перстнем, к центральному краю своего светло-зеленого летнего сюртука, жалостно посмотрел на доктора Ченнэри и, вздохнув, сделал движение пальцем и достал из бокового кармана своего верхнего платья красного дерева ящичек, вынул оттуда хорошенькие аптекарские весы, с необходимыми при них развесками, кусок имбирю и отполированную серебряную терку.
— Любезная мисс Стерч, простите инвалида! — сказал мистер Фиппэн, начиная слабо тереть имбирь в ближайшую чашку.
— Отгадайте, что заставило меня сегодня опоздать четверть часа? — сказал пастор, обводя таинственный взор вокруг стола.
— Пролежал в постели, папа, — закричали трое детей, с торжеством хлопая руками.
— Что вы скажете, мисс Стерч? — спросил доктор Ченнэри.
Мисс Стерч по обыкновению улыбнулась, по обыкновению потерла руки, по обыкновению скромно откашлялась, пристально посмотрела на чайник и попросила с самой милой учтивостью извинить ее, если она ничего не скажет.
— Твой черед, Фиппэн, — сказал священник. — Ну, отгадай, отчего я сегодня опоздал?
— Любезный друг, — сказал мистер Фиппэн, ударяя доктора братски по руке, — не проси меня угадывать, я знаю! Я видел, что ты вчера ел за обедом — видел, что ты пил после обеда: никакой желудок не устоит против этого, даже и твой. Угадать, отчего ты опоздал сегодня утром! Фу! Фу! Я знаю. Ты, бедная, добрая душа, ты принимал лекарство!
— Не прикасался ни к одной капле в последние десять лет, слава Богу! — сказал доктор Ченнэри со взглядом, проникнутым благодарностью к небу. — Нет, нет; вы все ошибаетесь. Дело в том. что я был в церкви, и что вы думаете я там делал? Слушайте, мисс Стерч, слушайте, девочки, внимательно. Наконец бедный, слепой юноша Фрэнклэнд теперь счастливый человек: я обвенчал его с нашей милой Розамондой Тревертон сегодня утром!
— Не сказавши нам, папа! — крикнули разом обе девочки отчаянным и удивительным голосом. — Не сказавши нам, когда вы знаете, как мы были бы рады это видеть!
— Вот оттого-то я вам и не сказал, мои милые, — отвечал пастор. — Молодой Фрэнклэнд еще не так свыкся, бедняжка, со своим положением, чтоб перенести удивление и сожаления толпы к слепому жениху. У него было такое нервное отвращение сделаться предметом любопытства в день своей свадьбы, а Розамонда, как истинно добросердечная девушка, так беспокоилась о том, чтобы были исполнены его малейшие прихоти, что мы положили обвенчать их в такой час утра, когда нельзя было ожидать никакого праздного народу поблизости к церкви. Я был обязан словом сохранить в тайне назначенный день; также и мой клерик Томас. Кроме нас двух, жениха с невестой и невестиного отца, капитана Тревертона, никто не знал.
— Тревертон! — вскрикнул мистер Фиппэн, протягивая свою чашку с натертым имбирен на дне к мисс Стерч, чтоб она ее наполнила. — Тревертон! (Не наливайте больше чаю, любезная мисс Стерч.) Как это удивительно! Я знаю это имя. (Долейте водой, пожалуйста.) Скажи мне, любезный доктор (Очень, очень благодарен; не надо сахару, он окисляется в желудке.), эта мисс Тревертон, которую вы сегодня венчали (Очень благодарен; молока тоже не нужно.), одна из корнских Тревертонов?
— Без сомнения! — присовокупил священник. — Отец ее, капитан Тревертон, глава этой фамилии. Хотя членов этой фамилии очень немного: капитан, Розамонда, да этот своенравный, старый скот, ее дядя, Андрей Тревертон, теперь последние остатки старого корня… богатая фамилия и знатная фамилия… в старые годы — друзья церкви и отечеству, знаете ли, и все такое.
— Согласны ли вы, сэр, чтоб Амелия получила вторую порцию хлеба с мармеладом? — спросила мисс Стерч, обращаясь к доктору Ченнэри, с полным не сознанием, что прерывает его. Не имея в своей голове отдельного места, куда бы она могла откладывать вещи до времени, мисс Стерч всегда делала вопросы и замечания в ту минуту, как ей самой что-нибудь делалось известно, не дожидаясь начала, середины и конца разговора, происходящего в ее присутствии. Она неизменно участвовала в разговоре как внимательная слушательница, но сама говорила только тогда, когда разговор относился прямо к ней.
— О, дайте ей вторую порцию, что за беда! — сказал беззаботно священник. — Ей надо объесться, так не все ли равно мармеладом с хлебом или чем другим.
— Бедная, добрая душа, — воскликнул мистер Фиппэн, — взгляни на меня, какая я развалина, и не говори таких поразительно бессознательных слов, чтоб можно было допустить объесться нашу маленькую кроткую Амелию. Обремените желудок смолоду, что тогда будет с пищеварением в зрелые лета? Вещь, которую простонародие называет внутренностью, — участие мисс Стерч в здоровье ее прелестных воспитанников послужит мне извинением в том, что я вдаюсь в физиологические подробности, — это ничто иное как аппарат. С точки зрения пищеварения, мисс Стерч, самые юные и прекрасные между нами не больше как аппарат. Подмазывайте свои колеса, коли хотите, но берегитесь засорить их. Мучные пудинги и бараньи котлеты, бараньи котлеты и мучные пудинги — вот лозунг, который должен бы быть принят, если б от меня зависело, по всей Англии. Смотри сюда, милое дитя, смотри на меня. Эти маленькие весы не игрушка, а страшная вещь. Гляди! Я кладу на весы, с одной стороны сухой хлеб (черствый, сухой хлеб, Амелия!), с другой — несколько унций весу. «Мистер Фиппэн! Кушайте с весу. Мистер Фиппэн! Кушайте каждый день одинаковое количество, ни на волос больше. Мистер Фиппэн! Переполните эту меру (хоть бы даже черствым, сухим хлебом), если осмелитесь: Амелия, душа моя, это не шутка, это то, что говорили мне доктора, доктора, дитя мое, которые делали исследования в моем аппарате во всех направлениях, в продолжение тридцати лет, посредством маленьких пилюль, и не нашли, где засорились мои колеса. Подумай об этом, Амелия, подумай о засоренном аппарате мистера Фиппэна и скажи: «Нет, благодарю вас, в будущий раз». Мисс Стерч, тысячу раз прошу у вас извинения, что вступаю в ваши владения, но участие к этому бедному ребенку, мой горький опыт мучений, подобных стоглавой гидре… Ченнэри, добрая, честная душа, о чем бишь ты говорил? А, об невесте, об интересной невесте! Ну, так она из корнских Тревертонов? Я немного слышал об Андрее, несколько лет тому. Эксцентрик и мизантроп. Холостяк, как и я, мисс Стерч. Диспептик, как и я, любезная Амелия. Совсем не то, что его брат, капитан, как я думаю? Итак, она вышла замуж? Прелестная девушка, нет сомнения. Прелестная девушка!