Тайная любовь княгини
Шрифт:
Прямо над ним склонилась лохматая фигура.
«Черт», — догадался Шигона. Дворецкий подумал о том, что бесы не так и страшны, как им приписывает народная молва, а этот уж очень похож на дворового слугу Парамона. Даже уши у него оттопырены точно так же. Всем своим видом он напоминал доброго телка, только что выбравшегося из-под вымени коровы.
— Ишь, как вышло! — произнес бес.
Шигона с удивлением обнаружил, что черт имеет не только облик Парамона, но еще и его голос.
— За что же такая несправедливость? — пожаловался дворецкий. — Грешил не
— А кого тебе, Иван Юрьевич, надобно? — удивился бес. — Да и не было там более никого.
— Как так?
— А вот так! Никого там более и не было, только мы с тобой. Я как увидел, что ты упал, батюшка, так сразу к тебе и подбежал. Нагнулся над тобой, а ты уже весь зеленый. А на руки и смотреть страшно было, так они испухли, что будто бы рой пчел их поел.
Бес нагнулся еще ниже, и Шигона со всей очевидностью признал в нем своего верного слугу Парамона.
— Ишь ты, — слабо улыбнулся Иван.
— Видно, отошла твоя болезнь, батюшка, вон как радуешься.
— Где ж это я? Куда ты меня приволок?
— Мы здесь у ворожеи одной, вот она тебя и выходила.
— А что за огонь там мерцает?
— Так это я печку растопил, батюшка. Лихорадка тебя мучила, а с теплом оно полегче будет.
— Вон оно как. А где же ворожея, что меня выходила?
— А она сейчас подойдет, батюшка. Тут за ней сельчане заходили.
— Подняться бы мне, Парамон.
— Это мы мигом, батюшка. На плечико мое обопрись, а я тебе пособлю.
Иван Шигона крепко ухватился пятерней за костлявое плечо слуги и, преодолевая боль, сумел подняться на ноги.
— Ты бы хоть, старый, волосья пригладил, а то видом своим безобразным на дьявола стал похож.
— Неужно тебе дьяволов приходилось видеть, батюшка? — хмыкнул недоверчиво Парамон.
— Приходилось, — произнес Шигона, вспоминая случившееся.
Ворожея вошла под тихое потрескивание лучины. Махонькая, горбатенькая баба сухостью своей напоминала суковину старого древа.
— С возвращением тебя с того света, мил-человек, — поклонилась ворожея с порога.
Голос бабы никак не сочетался с ее древностью. Он был густ и сочен, словно настоянная на душистых травах медовуха.
— Только ведь я никуда и не уходил, баба.
— Так ли это? — прошла в избу старуха и стала разматывать черный платок. — А ведь я тебя за хвост с того света вытянула.
Иван вздрогнул и посмотрел на махонькие ладошки старухи, пробуя представить их неимоверные потуги, а потом неожиданно согласился:
— Верю я тебе, старая. Хоть ты телом и дряхлая, а жизни в тебе столько, что не у всякого молодого отыщется. Признаюсь тебе честно, я до сих пор не верю, что жив.
— Жив, мил-человек, — собрала старуха седые волосья в косу. — Тебе еще чеснок помог, что ты на груди носишь. Ослабились от него злые чары.
— Чем же мне тебя отблагодарить, старая?
— А ты уже отблагодарил меня, молодец, — зловеще расхохоталась старуха. — Пока ты лежал, я тебя трижды поцеловала, а каждый мой поцелуй пять лет жизни тебе стоил. Теперь, мил-человек, я еще пятнадцать годков могу пожить. Ха-ха-ха!
Содрогнулся Шигона.
— Идти нам надобно, старая. — Он оперся на костлявое плечо слуги.
— Ступайте себе, добрые люди, ступайте, — напутствовала ведьма.
Шигона-Поджогин сделал шаг, потом другой, а когда почувствовал, что ноги налились силой, отстранил слугу:
— Оставь меня, сам с крыльца сойду.
И Иван Шигона затопал в темноту.
ДОНОС
Суздальские князья еще в давние времена сумели угадать в небольшом граде Москве будущего всесильного господина. Они оказались в числе первых, кто не стеснялся выехать к великим московским князьям с караваем хлеба в руках, а если требовал случай, то сгибал шею так низко, что лоб касался носков. Может быть, потому они сумели оставить за собой крохи удельной вольности и одновременно смогли усилить свое влияние в Боярской Думе, где даже дело о краже пшена с чужого поля не обходилось без их вмешательства.
Род Горбатых пошел от княжича суздальского Ивана Васильевича, который прославился тем, что поссорился со всеми родичами. Неожиданно для себя нашел он покровителя в лице великого московского князя Василия Васильевича. Именно московский государь, стараясь как можно боле досадить многочисленным мятежным суздальским отпрыскам, пожаловал вотчиною в Суздале своего слугу князя Ивана Горбатого. Через толщу времени, из Древней Руси, молва донесла, что Иван Васильевич отличался превеликим безобразием. Лицо его было в рытвинах, он хромал на правую ногу, а его спину украшал огромный горб.
Однако уродливая внешность не помешала ему присмотреть самую красивую девицу княжества боярышню Настю, и никто не удивился, когда сватом стал московский государь.
А такому гостю отказывать не принято.
Борис Горбатый, в отличие от своего знаменитого деда, был широкой и прямой кости, пригож ликом и имел бороду такую густую, что на нее с завистью поглядывали лучшие люди.
Ратная служба Бориса началась с того, что батяня взял его в Смоленский поход, где княжичу было доверено пятьдесят воинников из посошной рати. Именно его молодцы в обещание дармовой выпивки сумели проделать брешь в крепостной стене и переполошить гарнизон города.
Старание Бориса Горбатого было отмечено великим князем Иваном Васильевичем, и, в числе многих воевод, московский государь взял его с собой усмирять своевольный Великий Новгород. А уже через несколько дней Борис Иванович выступил с походом на мятежный Мстиславль.
Ранее других Борис Горбатый получил боярский чин, и государь оказался столь щедр, что позволил ему скупать земли под Ростовом Великим.
Через десяток лет Борис Иванович Горбатый стал виднейшим воеводой Московии. Трижды он ходил на Смоленск и в последний раз возглавлял большой полк; во время набега Мухаммед-Гирея на Русь, прикрывая Москву, стоял с войсками у Коломны, а годом позже был во главе рати, когда набег басурманов повторился.