Тайная победа
Шрифт:
– И ты опасаешься, что жена не будет ему соответствовать?
Саймон налил немного бренди в бокал и глянул на золотистую жидкость.
– Я буду гордиться ею, даже если она выйдет босая и в домашней одежде. – Ему вдруг вспомнилось, как выглядела Джессика, когда он первый раз пришел к ней в спальню. Его молодая жена была одета лишь в простую ночную рубашку, из-под которой выглядывали изящные лодыжки и голые ступни, ее темно-русые волосы с каштановым отливом падали волной ей на плечи и спускались дальше, ниже талии. Саймон представил, как она вновь открывает ему свои объятия, как отдается ему с искренностью
– Меня тревожит не ее наряд или прическа, – ответил он другу. – Сегодня утром к нам прибыла эта известная портниха, мадам Ламонт, а вместе с ней – целое войско швей. Они не успели закончить с платьем, как сюда приехала горничная твоей жены, вооруженная щипцами для волос, пудрой и мылом. И довольно грубо заявила, что впереди ее ждет «очень серьезная работа».
– И что же они делали целый день?
– Не знаю, – пожал плечами Саймон. – Они бегали взад-вперед по лестнице, носили полотенца, горячую воду, какие-то женские штучки, которые срочно нужно погладить, потом еще горячую воду и еще ворох кружевного белья.
– И тебя это тревожит?
– Черт, конечно! – воскликнул Саймон и наконец выпил бренди одним глотком. – Что они там с ней делают? Кроме старой одежды, в остальном она прекрасно выглядит. Ее не нужно раскрашивать, как актрису на сцене, делать из нее фарфоровую китайскую куклу, к которой страшно прикоснуться. Я хочу, чтобы Джессика оставалась прежней. Не надо ее менять.
Последние слова очень развеселили Джеймса. Саймон смерил его взглядом, но друг, продолжая смеяться, сказал:
– Я смотрю, что ты-то как раз поменялся. После женитьбы на Джессике.
– Ничего подобного, – решительно заявил Саймон. – Я уже давно понял, что мне больше всего нравится естественная красота. К тому же я думаю, Джессике все эти завивки и помады тоже не по душе. Ее и так ждет впереди серьезное испытание – бал. Не стоит мучить ее, а то она может сорваться в самый неподходящий момент.
Не дожидаясь ответа друга, Саймон отошел к дальнему окну и выглянул в сад.
– Я ведь понимаю, что чувствует Джессика, – сказал он. – Моя мама умерла очень рано, и я не помню ее любви. А отец был поглощен картами, шумными балами, женщинами и чаще общался со своим камердинером, чем со мной. Так что одиночество мне знакомо.
Саймон помолчал. Потом, заложив руки за спину, тяжело вздохнул и продолжил:
– Я солгу, если скажу, что любил отца и одобрял то, как он жил. Временами я просто ненавидел его. Особенно после истории с Розалинд.
Саймон повернулся к другу и добавил серьезным тоном:
– Вот почему сегодняшний бал так важен. Пока отец был жив и проматывал наше состояние, я не мог с гордостью смотреть в лицо всем, кто знает меня и мой род. Теперь пришло время это изменить. – Саймон сжал руки в кулаки. – Я представляю, как сейчас страшно Джессике. Она идет туда только потому, что я заставляю ее. Она боится, что люди догадаются о ее глухоте и навсегда поставят клеймо «неполноценная», какой Джессика себя считает.
Джеймс на это ничего не сказал. Саймон отошел от окна и сел в кресло напротив друга.
– Ты познакомился с Джессикой до меня, – сказал граф, – и знаешь, что она и раньше бывала на балах, да?
– Да, но быстро оттуда уезжала. Джессика садилась в углу, где ее никто не видел, и разговаривала только с Мелиндой. Она ждала, когда собирались все гости, а потом тихо уходила через боковую дверь. Большинство не знало, что Джессика вообще там была.
– Зачем она туда ходила? Не за общением, это понятно. Не за новыми впечатлениями. И, конечно, не затем, чтобы похвастаться новыми нарядами. Я не нашел у нее в гардеробе ни одного платья, в котором можно появиться на людях.
Джеймс улыбнулся и сказал:
– Да, точно не из-за нарядов.
– Тогда из-за чего Джеймс? Зачем Джессика ездила на балы, если общество людей так ее пугает?
– Не знаю. Я часто спрашивал об этом Мелинду, но она ничего мне толком не отвечала. Наверное, Джессике просто хотелось посмотреть на людей. Увидеть, кто с кем танцует, какие наряды у дам, какие прически. А еще помечтать.
– Что? – недоуменно спросил Саймон.
– Помечтать, – повторил Джеймс. – О том, что это она, разодетая в пух и прах, танцует в объятиях красивого мужчины. Но это лишь мои предположения. Я никогда не понимал женщин. Даже моя жена часто ставит меня в тупик.
Саймон улыбнулся честному признанию друга, потом откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.
– В тот день, когда они с Мелиндой поехали к мадам Ламонт, случилось кое-что неприятное.
– Я знаю, – кивнул Джеймс. – Мелинда поведала, что, пока они ждали Санджая на улице, рядом с ателье сидели Фарли, Реддингтон и Читвуд. Они о чем-то говорили, и Джессика, забыв обо всем, следила за их губами.
– Значит, вот что это были за люди, – задумчиво произнес Саймон, потирая переносицу. – Я пытался узнать у Санджая их имена, но тот заявил, что трое джентльменов ему незнакомы.
– Мелинда сказала, что твоя жена очень расстроилась. Но она так и не рассказала ей, о чем говорили те незнакомцы. А тебе это известно?
Саймону вдруг стало трудно дышать. Проглотив ком в горле, он не сразу, но все-таки ответил другу:
– Да. Они говорили о Розалинд. И Джессика спросила меня, что это за женщина.
После этого в гостиной воцарилась тишина. Наконец Холлингсворт кашлянул и спросил:
– Что же ты ответил ей?
– Боюсь, я повел себя не лучшим образом. Во-первых, ее вопрос застал меня врасплох. Я думал, она ничего не знает о Розалинд. И, во-вторых, у меня было поганое настроение, как ты, наверное, помнишь. Это случилось после нашей встречи с Айрой. Чем дольше я смотрел бумаги, тем злее становился. Так что меня надо было только тронуть, чтобы я взвился до небес. А разговоры о Розалинд как нельзя лучше для этого подходят.
– Так что ты ей сказал?
Саймон встал и, обойдя кресло, облокотился о него сзади.
– Я сказал, что Розалинд больше ничего для меня не значит. И что я не желаю больше о ней слышать.
– Она поверила тебе? – спросил Джеймс.
– А ты как думаешь? Вот у тебя есть жена. Как тебе кажется, она бы поверила?
– Вряд ли, – слегка улыбнувшись, ответил герцог.
– Вот и Джессика тоже. Не знаю, что именно сказали те трое, но могу представить. Я надеялся, что когда-нибудь в будущем сам расскажу ей о… – Саймон запнулся и с горечью закончил: – О своей мачехе.