Тайная война Разведупра

Болтунов Михаил Ефимович

По установленному сигналу рота бронемашин Панова должна была вступить в бой и развить успех.

Однако все сигналы поданы, и не один раз, а Панова нет. Арман в бешенстве и собирается ехать на поиски пропавшей роты, хочет, как он кричал, «набить морду трусу Панову».

Однако если бы Арман покинул поле боя, командовать танками было бы некому. Ксанти принял решение ехать самому.

Он нашел роту Панова около парка, километрах в трех от назначенного района сосредоточения.

Позже об этой поездке Мамсуров вспоминал так: «Я поехал к роте

и обнаружил танки вдоль ограды парка. Они были брошены без охраны. Экипажи разбрелись. У машин я нашел только несколько человек. На мой приказ быстро найти командира и собрать экипажи реакция была весьма ленивая.

Рассвирепев, я сам стал искать Панова. И нашел его в одном из ресторанчиков с рюмкой в руке. На коленях у него сидела девушка.

От такой картины я долго не мог прийти в себя. Увидев меня, он вскочил, девушка упорхнула.

Панов стоял передо мной большой, побелевший от испуга, с росинками пота на рябом, круглом лице и что-то бормотал о своей вине.

От бешенства я не в состоянии был вымолвить ни слова.

А когда с его ротой мы прибыли к Французскому мосту, было уже поздно. Фашисты оправились от удара, подтянули дополнительные силы и начали яростно атаковать».

Что ж тут скажешь — на войне как на войне. Есть такие, как Мамсуров, и, увы, такие, как Панов.

…Осенью 1937 года Ксанти, он же Хаджи Мамсуров, возвратился в Москву.

Как-то в приемной одного из высоких начальников встретил Михаила Кольцова. После Испании они увиделись впервые. Крепко обнялись, как старые друзья, расцеловались.

Кольцов оставил свой телефон. Просил звонить. Но позвонить Мамсуров ему уже не успел. Михаила Кольцова арестовали.

«В приемной было человека три, — скажет позже генерал Мамсуров. — Так я и не знаю, кто же из них спустя несколько недель написал, что я обнимался не с тем, с кем следовало…»

Вообще, по меркам 30-х кровавых годов, зажигательный, прямой и честный кавказец Хаджи Мамсуров многое делал, что не следовало делать. Сейчас, когда анализируешь эти факты, поражаешься, как он выжил? Ну, например, после того, как сказал в лицо Сталину правду о финской войне? После того, как пригвоздил Мехлиса к позорному столбу? Как? Но это уже тема отдельного разговора. Он — впереди.

Командир диверсионной бригады

Апрель сорокового года выдался холодный. Весеннее солнце иногда прорывалось сквозь свинцовые тучи, но мороз держался. Лютая зима, на которую пришлась Советско-финская война, отступать не хотела.

12 марта 1940 года СССР и Финляндия заключили мирный договор. Советскому Союзу отошла территория Карельского перешейка с Выборгом, острова в Финском заливе, западное и северное побережье Ладожского озера с городами Кексгольмом, Сортавала, Суоярви, территория к северу от Ладоги с городом Куолаярви и часть полуостровов Рыбачий и Средний.

Полуостров Ханко переходил в аренду Советскому Союзу на 30 лет.

Красная армия победила. Но как-то тяжело было думать об этой победе.

Полковник Хаджи Мамсуров видел ее изнутри, с изнанки.

В конце марта на сессии Верховного Совета СССР, со ссылкой на данные штаба Ленинградского военного округа, были обнародованы цифры наших потерь в финской войне — около 48,5 тысячи убитых, почти 159 тысяч раненых, больных, обмороженных.

Финны, по тем же данным, потеряли 70 тысяч убитыми и более 250 тысяч ранеными.

Мамсуров не мог не верить сессии Верховного Совета, но на войне он видел совсем другое. Что ж, возможно, ошибался. Трудно говорить ему, полковнику, командиру бригады, за весь фронт.

Жена Мамсурова Паулина рассказывала позже, что Хаджи «вернулся с войны каким-то замороженным: больше молчал, ходил мрачный, наверное, вспоминал своих ребят, заснеженные поля, густые леса, в которых прятались финские снайперы — “кукушки”.

Ни о чем не рассказывал, желая оградить нас от взрыва своих чувств. Единственное, что я знала, он люто ненавидел Мехлиса…»

В начале апреля сообщили: с 14 по 17-е в ЦК пройдет совещание начальствующего состава Красной армии «по сбору опыта боевых действий против Финляндии». Полковник Мамсуров — среди выступающих.

Наступил день совещания. Хаджи ехал в Кремль. Что он будет сегодня говорить на совещании? Те события еще свежи в памяти, словно были вчера. Дикий мороз в полсотню градусов, суконные шаровары и кителя бойцов его бригады, которые сшила специально для них Ленинградская швейная фабрика. Форма более удобная, чем длиннополые шинели, но на морозе в такой одежке не то что отдохнуть — остановиться порою невозможно — замерзнешь. А ведь действуя в отрыве от основных сил, в финском тылу, приходилось и спать в снегу. Лучшее, на что можно было рассчитывать, — шалаш из еловых веток.

Лишнего ничего не возьмешь. А возьмешь — проклянешь. Каждый грамм в дальнем рейде, как тонна. Диверсионные группы его особой лыжной бригады находились всегда в движении. Порой без еды и питья, в кармане пяток кусочков сахара. Проголодаешься — пососешь сахарок и вперед.

Это была третья война Хаджи Мамсурова. Вроде и не новичок, но никогда прежде не посещали его такие страшные желания: порою хотелось махнуть на все рукой, упасть на снег и уснуть. Он никому не признавался в этом, разве что самому себе. Но что было, то было. Как говорят, слов из песни не выбросишь, даже если песня больше похожа на стон.

Вспоминались погибшие ребята. Какие ребята! Володя Мягков, лыжник-рекордсмен, веселый, общительный, смелый. Как только Хаджи начинал подбирать бойцов в рейд, он тут как тут: «Товарищ полковник, разрешите мне пойти со своим взводом».

А студент-эстонец Круузе! Когда в небольшом доме их окружили финны, началась перестрелка, Круузе был ранен. Он приказал уходить бойцам группы, сам остался прикрывать отход. Попросил поджечь дом вместе с ним, чтобы не попасть живым в лапы врага. Группа отошла. Разумеется, ни у кого не поднялась рука сжечь товарища.