Тайник Великого князя
Шрифт:
– Думаю, что ничего в жизни твоего отца я не упустила из виду. Включая даже разные мелочи. Читай, сынок, думаю, любая мелочь о твоем отце, которую знала я и только я, будет интересна и тебе, и потомкам, – произнесла довольно патетически мать, явно подражая какой-то актрисе прошлых времен…
Еще больше удивился Андрей, когда, уединившись, стал в тот же вечер читать материнские откровения. Он и не знал, и даже не догадывался, что, как оказалось, отец – Борис Курлик – был просто ангелом. Маргарита Павловна, с первых дней их знакомства понявшая и глубоко почувствовавшая тонкую, творческую, чувствительную и ранимую душу гениального художника современности, как выяснилось, холила и лелеяла, берегла его талант. Жили Маргарита Павловна и Борис Нахманович как влюбленные голубки всю свою жизнь. Никаких женщин, никакой выпивки, гулянок, кутежей, мужских посиделок. Как, спрашивается, при такой пасторальной идиллии не возникнуть гениальным полотнам? Это был бы просто нонсенс.
Когда Андрей,
– Да кому, Андрюша дорогой, наша правда жизни, скажи, пожалуйста, нужна? Мы с тобой ее знаем? Знаем. И хватит. А знаешь, я пока все это писала, сама поверила, что так все и было. Пока мы с Борисом встречались, женихались да целовались, обнимались, твой отец был красивым, чистым, умным парнем. Фронтовик, партизан, герой – вся грудь в орденах… Мне даже казалось порой, что весь мир у наших ног. Не пил, не курил, только на меня одну смотрел… Жизнь его, сынуля, сломала… Сначала ведь выставлялся он пару раз. А статьи о его творчестве публиковали разгромные в центральных газетах. «Формализм, безыдейность, тлетворное буржуазное влияние…» И т. д., и т. п… Но он писал и писал как одержимый. А его картины никуда не брали, прежние друзья отворачивались, как от прокаженного. И пошли тогда пьянки, гулянки, ругань, ссоры, денег нет… Я тоже, наверное, виновата, – мать подняла на Андрея сразу запавшие глаза. – Любила ведь я его одного всю свою жизнь, а пилила да изводила, как никто другой… Вот и скажи, зачем же я о таком Борисе Курлике буду писать? И кому это интересно?
Тогда Андрей даже не нашелся, что ответить, что сказать матери. Работа над книгой застопорилась. Заманчивый договор с крупнейшим немецким издательством он долго не подписывал, тянул, по существу, время. Ждал, что придет как-нибудь в голову сама по себе мысль о «золотой середине» – как правду об отце написать и память о нем не испачкать.
«Вот так и с Ольгой, – подумалось ему вдруг. – Должна быть, в конце концов, спасительная идея о том, как быть и что делать дальше. Поддаваться тому, что у нас с ней было, изредка вспоминая об этом с чувством отмщенного самолюбия, или плюнуть в конечном итоге на свое „эго“ и биться до конца, осознавая, что не я, скорее всего, буду победителем».
Объявили наконец-то посадку на его рейс. Андрей быстрым шагом тут же пошел к стойке с загоревшимся табло.
Как он и предполагал, все накопившиеся дела дома навалились сразу. Мать к тому же болела, хватил сильнейший радикулит, да и сердце у нее все время пошаливало, давление скакало – возраст.
Прислуга потом без должного присмотра с его и ее стороны совсем распустилась. Марта, его любовница и помощница одновременно, теперь всю дорогу дулась и до себя не допускала. Прокол на проколе возникали и в делах… Он позволил себе только немного отпустить вожжи и получил за это полный раздрай во всем…
Неожиданно ему позвонил давно не дававший о себе знать «богатенький Буратино» – клиент из Москвы. Ох, и не любил же Андрей таких нуворишей, мало что смыслящих в искусстве, интересующихся, прежде всего, только тем, как в геометрической прогрессии может вырасти цена на ту или другую понравившуюся им «вещицу»… Вот и все. Причем под вещицей они могли подразумевать и зачастую подразумевали все, что угодно – от полотен Моне и Ренуара до икон XII века, от дворцовой мебели времен Бурбонов до любой «безделушки» из скифских курганов или коллекции Шлимана… Вещь стоящая, особенно если у всех, что называется, на слуху, а еще если и в цене будет расти, тогда в обязательном порядке берем, заплатим столько, сколько надо. Сколько попросят. Чай, не последний бутерброд доедаем, можем себе позволить…
Андрей очень хорошо изучил породу таких людей. Хотел бы, конечно, не иметь с ними никаких дел. Но, увы, приходилось. Платили такие люди очень хорошо, не скупясь.
К подобному кругу принадлежал и звонивший ему старинный московский клиент. Этот «любитель прекрасного» был особенно противен ему. Даже его внешний облик вызывал отвращение, почти гадливость. Познакомились они еще до отъезда Андрея в Германию. Именно тогда, когда совсем неожиданно пришла ему в голову мысль, перевернувшая впоследствии всю его жизнь. Навязчивая, не дававшая покоя ни ночью, ни днем идея о том, что талантливые, он знал это абсолютно точно, работы отца могут стать для него самым лучшим пропуском в новую, западную безбедную жизнь. Он тогда и представить себе даже не мог, какой бум впоследствии они вызовут у любителей живописи. И их денежный эквивалент ему был тем более непонятен и неизвестен. Маринке, жене, первой показал он буквально выкопанные из дачного хлама Сходни пыльные работы, которые он смог привезти тогда не без труда в Москву. Она моментально оценила их, причем очень высоко. Она же вскоре и привела к Андрею Кешу – невысокого, щупленького, малоприятного блондина, с бегающими крысиными глазками и потными ладонями – инструктора Краснопресненского райкома комсомола.
Кеша
Прошло не так мало лет, когда неожиданно, в Париже, на открытии выставки отца, к Андрею тихо подошел невысокий, лысоватый человек с бегающими красноватыми крысиными глазками, одетый в дорогой синий в полоску костюм и голубоватую рубашку с большой бордовой бабочкой, и, как будто они расстались только вчера, проговорил своим вкрадчивым, скрипучим голосом:
– М-да, Андрей Борисович, нехорошо получается. Обманули вы меня тогда вместе со своей женой в Москве, господин Курлик. Скрыли, что работ у вашего батюшки, оказывается, ого-го еще сколько было, – и он широким взмахом руки обвел просторный зал арт-галереи. – Но не бойтесь, не переживайте, я на вас не в обиде совсем. А даже наоборот. Мне ведь первому по чистой случайности, почитай, перепало с вашего барского плеча. За эти годы, что те полотна, которые я приобрел благодаря вам и вашей жене, хранились в моей коллекции, цена-то их, как вы знаете, на столько нулей поднялась! Подумать даже трудно, – противно захихикал он…
Не без труда, вглядываясь пристально в лоснящуюся физиономию господина в синем костюме в полоску, Андрей узнал в нем бывшего комсомольского функционера по имени Кеша. Как позже выяснилось, ставшего в новой, демократической России видным и достаточно влиятельным государственным чиновником. Парижская выставка тем самым стала продолжением их чисто деловых отношений. С той поры Андрей не раз сводил Кешу, небескорыстно, конечно, с нужными ему художниками, бизнесменами, да и частенько сам выполнял Кешины заказы, пополняя и без того богатую его коллекцию живописи, в которой господствовала тотальная эклектика. Про себя Андрей даже иной раз удивлялся, как можно было с одинаковым пылом тратить огромные деньги, к примеру, на явную подделку, а гоняясь за настоящим произведением искусства, не жалея сил и средств на его поиски, упустить его на самой финишной прямой из-за элементарной жадности. С другой стороны, Кеша был очень выгодным клиентом. Приглашая, скажем, приехать Андрея в Москву на экспертизу очередной приобретенной им, как он любил говорить «по случаю», работы, Кеша всегда без слов оплачивал дорогу в оба конца, проживание в первоклассных московских отелях, выдавал солидный даже по самым высоким европейским меркам гонорар за такую работу. Несколько раз Андрей приобретал для него действительно уникальные вещи и на «Сотбис».
На этот раз Иннокентий экстренно приглашал Андрея посетить Москву за очень солидное вознаграждение. Ему нужна была срочная экспертиза.
У Андрея после Кешиного звонка было двойственное чувство. С одной стороны, конечно, хотелось поехать в Москву, чтобы опять увидеть Ольгу, а заодно и заработать большие деньги. Приглашение было очень заманчивым. С другой стороны, пусть не таких выгодных, но заказов у Андрея в данный момент хватало и без Кеши с его таинственными картинами. А вот что касается Ольги… Он прекрасно понимал, что с ней начинает уже вязнуть в топком болоте, как когда-то в студенческой молодости, выбраться из которого будет теперь намного сложней. Иными словами, взвесив все за и против, проанализировав все детали их последней встречи, он совершенно не видел будущего в своих новых отношениях с Ольгой. Будет ли он приезжать для этого специально в Москву или Ольга прилетать для встречи с ним в Германию. А как это станет выглядеть – поспешные, в чем-то даже унизительные встречи в гостиничных номерах, ее торопливые, испуганные разговоры с мужем и родственниками, а еще, не дай бог, и выяснение семейных отношений… Подумав об этом, Андрей в ужасе хватался за голову, представляя воочию последствия таких отношений, прежде всего для нее, конечно.