Тайное сокровище олигарха
Шрифт:
– Ты прав, – тихо сказала Лола, отчетливо понимая, что вот так просто взять сейчас, встать и уйти, бросив на прощание, чтобы он «звонил – не забывал», она не в состоянии.
Ведь он же был когда-то частью ее жизни!
– Едем ко мне! – предложил Глеб.
Лола успела отметить еще, с какой уверенностью Глеб это сказал: он знал, что она не откажется. Но ей было уже все равно.
Проснувшись, Лола сразу не смогла вспомнить, где она находится.
Голова болела, во рту было сухо, как в Аравийской пустыне, а щека ее, наоборот, лежала на чем-то мокром.
Первой
Все это было очень странно, потому что у нее и в мыслях не было остаться у Глеба ночевать, и выпила она совсем немного…
Почему же тогда так болит голова?
Лола попробовала приподняться и мучительно застонала от чудовищной головной боли. На плече у нее лежала тяжелая чужая рука, а подушка под щекой почему-то была мокрой.
– Глеб! – простонала Лола, пытаясь сбросить с себя мужскую руку. – Глеб, пусти, я хочу встать!
Мужчина, лежавший рядом с ней, не издал ни звука.
Она не слышала даже его дыхания.
Собрав все оставшиеся силы, Лола сбросила его руку и приподнялась на локте.
В комнате было полутемно. Сквозь неплотно задернутые шторы пробивался розоватый утренний свет.
И в этом неярком освещении Лола увидела Глеба. Он лежал рядом с ней на смятых простынях, не подавая признаков жизни, его темные длинные волосы разметались по подушке влажными спутанными прядями, смуглое выразительное лицо, изрезанное ранними морщинами, было какого-то неприятного землистого цвета, а во лбу чернела аккуратная черная дыра.
До Лолы не сразу дошло очевидное. Должно быть, ее рассудок сопротивлялся, не желая признавать факты, чтобы ужас происшедшего не повредил душевному состоянию Лолы… Обычная защитная реакция, не более того.
Только через несколько бесконечно долгих секунд Лола наконец поняла, что Глеб – мертв, скорее всего, застрелен, что темно-красная жидкость, пропитавшая подушку, – это его кровь, и что она, Лола, вся в крови своего первого любовника, с которым они вчера случайно столкнулись на улице…
Она вскочила и бросилась прочь из комнаты.
Только оказавшись у двери, она осознала, что в таком виде – совершенно голой, измазанной кровью, – никак нельзя появляться на улице, и бросилась обратно в комнату, за своей одеждой. Она осознала также, что тонкий безумный крик, разрывавший ее уши, рвется из ее собственного горла, что это она так кричит, и невероятным усилием воли заставила себя замолчать.
С огромным трудом, не поворачиваясь к кровати, но даже спиной чувствуя присутствие того страшного, что там лежало, она быстро оделась, схватила свою сумочку и вылетела из квартиры Глеба. К счастью, было еще очень раннее утро, и она не встретила никого ни на лестнице, ни возле дома. Бегом промчавшись через несколько кварталов, Лола поняла, что сейчас свалится от усталости и нервного перенапряжения, и замахала рукой проезжавшей
Ночной «извозчик», повидавший на своей трудной работе всякое, покачал головой при виде совершенно безумной женщины в криво застегнутом жакете и со следами крови на лице, но вопросов ей задавать не стал, только заломил двойную цену. Лола заплатила не торгуясь и через двадцать минут трясущимися руками открыла дверь их с Маркизом квартиры.
На пороге ее ожидала вся компания домашних любимцев – Пу И, крошечный песик породы чихуа-хуа, Аскольд, представительный черно-белый кот с безукоризненными манерами английского дворецкого, и разбойничьего вида попугай Перришон. Вид у них был крайне возмущенный, и все вместе они напоминали семейство, в полном составе встречающее на пороге своего загулявшего отца. Пу И, которого накануне не выгуляли, напустил в углу прихожей лужу и недвусмысленно на нее косился, давая хозяйке понять, что ответственность за это безобразие целиком и полностью лежит на бессердечной Лоле.
Но Лоле было не до этих обид и не до своей домашней стаи.
Она бросилась в ванну, торопливо разделась и встала под горячие струи душа, смывая с себя чужую кровь, смывая ужас сегодняшнего пробуждения и понемногу приходя в себя…
Леня Марков, известный в узких кругах под выразительной кличкой Маркиз, сидел на открытой террасе отеля «Ришелье» и пил кофе, любуясь Люксембургским садом.
Леня любил Париж – и ранней весной, когда город утопал в нежно-розовом цвету вишен, и в мае, когда белые и розовые свечи каштанов загорались на Елисейских Полях и набережных Сены, и сейчас, в июне, в красках отцветающей японской магнолии и яркости бесчисленных кустов сортовых роз. Но на этот раз он приехал в великий город не любоваться его красотой: он явился сюда по делу. Ему назначили встречу, и до нее оставалось всего полчаса.
Леня поставил чашечку, положил на белоснежную скатерть бумажку в десять евро и, спустившись с террасы, неторопливо пошел по улице Сен-Жак, углубляясь в Латинский квартал.
Миновав Пантеон, он свернул к изумительному собору Сен-Этьенн-дю-Мон и в десятке метров от него увидел маленький японский ресторанчик, который и был местом сегодняшней встречи.
Хозяин ресторана, смуглый сгорбленный японец маленького роста, сидел за антикварной конторкой возле самого входа, вставив линзу в глаз, и разбирал механизм старинных наручных часов. Судя по всему, часы были его хобби, и все стены ресторанчика были увешаны самыми разными часами и хронометрами. Дружное тихое тиканье создавало впечатление, что в помещении работают сотни трудолюбивых жуков-древоточцев.
Увидев в дверях своего ресторанчика посетителя, маленький японец приподнялся из-за конторки и принялся кланяться, как заведенный, повторяя с ужасным акцентом:
– Бонзюр, бонзюр, бонзюр!
– Бонжур, – ответил Маркиз и, не дождавшись конца церемонии приветствия, проговорил: – Меня должны ждать.
– Маркиза-сан? – осведомился японец, не переставая кланяться и бросив на посетителя хитрый осторожный взгляд.
– Маркиз, Маркиз, – кивнул Леня и последовал за хозяином в глубину ресторанчика.