Тайны древних руин
Шрифт:
Солнце уже повисло над горизонтом, как вдруг я услышал чью-то команду «В ружье!». В рубку, которая служила нам и спальней, вбегали, хватали карабины и строились на площадке все, кто был свободен от дежурств.
—Краснофлотец Звягинцев,— услышал я приказ Демидченко,— немедленно заменить на радиовахте Нагорного.
—Что-то стряслось,— шепнул мне подбежавший Семен.— Сдавай вахту и становись в строй.
Я быстро передал наушники Звягинцеву, расписался в вахтенном журнале и стал в строй. Перед нами медленно прохаживался незнакомый морской офицер. Немного в стороне стояли командир радиовзвода из нашего дивизиона главный старшина Литвин и Демидченко. Стал в строй наконец и немного опоздавший Сугако.
—Смирно! Товарищ старший лейтенант, отделение поста номер
—Вольно.
—Вольно!— повторил команду Демидченко.
—Товарищи краснофлотцы,— обратился к нам старший лейтенант.— Наши радиопеленгаторы обнаружили в квадрате тридцать семь вражеский радиопередатчик. Это почти рядом с вашей высотой. Командование отдало приказ: разыскать и обезвредить заброшенного лазутчика. Командир вашего дивизиона выделил на поиски врага и ваше отделение в составе шести человек. На посту останется один радист, который будет и вести наблюдение за воздушным пространством, и держать связь с вашей штабной радиостанцией. Ваша задача— прочесать полосу шириной в сто пятьдесят метров и глубиной в три километра. Вашими соседями будут военные из других подразделений. Ясно?
—Стрелять можно?— спросил Лученок.
—Только в крайнем случае. Вы должны понимать, что для нас очень важно захватить врага живым. Еще вопросы?
—Ясно.
—Разъясняю порядок прочесывания. Держаться парами с интервалами в пятьдесят метров. Проверять все естественные укрытия, в которых может спрятаться человек. Через каждые пятьдесят метров условным поднятием руки поддерживать связь между собою. Не разговаривать, не курить. Какие будут вопросы?
Все было понятно, и поэтому все молчали.
—Командир отделения, распределяйте бойцов.
—В паре со мной идет Нагорный,— отдал приказ Демидченко.— Соседи справа— Лученок и Сугако, еще правее— Танчук и Музыченко. Старшие в парах: я, Лученок и Танчук.
—Сбор вон у той вышки,— пояснил старший лейтенант.— Сейчас все спукаемся вниз по восточному склону горы. У подножья рассредоточиваемся и цепью, начиная вон от тех развалин, идем на юго-восток. Командуйте, товарищ главный старшина.
—Отделение, на исходный рубеж— марш!
Спускались вниз молча. Лишь иногда к дробному стуку башмаков присоединялся звук осыпавшихся камней, и тогда главный старшина шепотом распекал провинившегося:
—Вы что, спите? Внимательнее смотреть под ноги. Уснешь тут, когда все нервы напряжены, как струны. Рядом шедший Лученок легонько толкнул меня локтем и шепотом произнес:
—А нейтральный воды аказваюцца зусим пад бокам.
—Разговорчики, Лученок.
Ну и слух же у командира взвода. Я и то еле разобрал, что сказал Михась. Хотя одно дело— разобрать и совсем другое— просто услышать звук. Тишина. Я люблю тишину, спокойную, безмятежную. Такая тишина бывает в мирный рассветный час, когда ничто тебя не тревожит. Над восточным горизонтом появляется светлая розовая полоска. Низины и пойменные луга затянуты неподвижной пеленой тумана. Размеренный шум морского прибоя не мешает молчанию. К нему привыкли, как привыкли к сонному бормотанию лесного ручья обитатели леса. Он как тихая колыбельная песня матери, убаюкивающая засыпающего ребенка. Но есть и другой род тишины, пугающей, тревожной. Те же низины, те же пойменные луга, тот же размеренный шум морского прибоя, но после наступления темноты. Плачущий крик филина в полночь леденит душу. Звук от нечаянно сломанного сучка заставляет учащенно биться сердце. Человек, прислушиваясь к тревожной тишине, невольно задерживает дыхание. И хотя поднятая за день пыль давно уже осела и воздух стал чистым, как после грозового дождя, чувство легкого удушья не покидает человека. Именно такой была тишина, когда мы спускались к подножию нашей горы.
Спуск закончился. Шедший впереди старший лейтенант остановился и поднял руку вверх— условный знак «стой».
—Первая пара,— негромко произнес старший лейтенант,— начинает прочесывание прямо отсюда, остальные рассредоточиваются вправо с интервалами в пятьдесят метров. Движение,— командир посмотрел на свои часы,— начнем через десять минут. Крайние пары должны к этому времени установить зрительную связь с соседями. Всем ясно?
—Ясно,— тихо ответили мы.
—Тогда за дело. Первая пара остается на месте, остальные— на исходные рубежи.
Лученок, Сугако, Танчук и Музыченко ушли по направлению к морю, мы с Демидченко остались на месте. Вокруг по-прежнему было тихо. Вскоре, мы знали, кольцо замкнется и на прибрежных отрогах Крымских гор начнется скрытая охота на «лис». Во время ожидания минуты тянутся долго. Особенно долгими они кажутся, когда не знаешь, что тебе угрожает, с какой стороны надвигается на тебя опасность. Оттого в такие минуты мы начинаем волноваться, нервничать. Вот когда проявляются характеры у людей. В минуты опасности внешнее спокойствие человека— только кажущееся. В нем так же, как и у других, все обострено, напряжено до предела. И разница лишь в том, что внешне спокойный человек находит в себе силы подавить волнение, точнее не дать ему проявиться в реакциях, заметных для окружающих людей. Я смотрю на старшего лейтенанта и не замечаю, чтоб он волновался. А ведь хорошо знаю, что это не так. Неужели он из числа людей, которые отличаются от других особой силой воли? Может быть. Но я думаю и о другом. Сознание, что ты командир, что на тебе лежит особая ответственность за порученное дело, помогает человеку мобилизовать силы духа и вести себя так, как подобает командиру.
Демидченко заметно нервничает. И хотя он молчит, видно, что в душе у него творится неладное. То бушлат одернет, то поправит воротник, то переложит руку на карабине с одного места на другое, то переведет взгляд с командира взвода на старшего лейтенанта, будто хочет спросить: «Ну чего мы стоим? Уже давно пора идти».
—Возьмите себя в руки,— сделал ему замечание старший лейтенант.— Ваш подчиненный и то ведет себя спокойнее.
Подействовало, успокоился Демидченко.
—Пора,— сказал старший лейтенант, взглянув на часы.
Я посмотрел влево. Точно, метрах в пятидесяти от нас стояли два морячка, один из которых— с поднятой рукой, что значило: «Вас вижу». Справа от нас на таком же расстоянии стояли Лученок и Лефер. Мы с Демидченко двинулись в путь: я впереди, он— метрах в десяти от меня. Как в авиации— он прикрывает ведущего.
Метров через пятьсот начался подъем на соседнюю возвышенность. Никаких признаков присутствия вражеского лазутчика мы пока не обнаружили. Шли, как и прежде, молча. Я посмотрел назад, чтобы выяснить, где старший лейтенант и главный старшина, не остались ли они на исходном рубеже или же следуют за нами. Нет, идут «во втором эшелоне». Разделили между собою сто пятьдесят метров пополам и оба с пистолетами в руках следуют за нами. Не успел я повернуть голову, как огромная каменная глыба с грохотом проскочила мимо меня, увлекая за собой лавину более мелких камней. Но оказалось не совсем мимо, все-таки зацепило и меня. Рывок был настолько сильным, что я не смог удержаться на ногах и свалился, увлекаемый скользящими мелкими камнями. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы на моем пути не оказалось кустарника. Я вначале не понимал, кто и что мне говорит. И лишь минуты через полторы осознал, что меня разносит Демидченко:
—Раззява! Идти, как следует, и то не может. Ну и напарничка я себе выбрал. Где карабин?
Я осмотрелся. Карабин лежал внизу, метрах в двадцати от нас. Прибежал главный старшина.
—Что случилось?
—Вот полюбуйтесь, товарищ главный старшина. Вместо того, чтобы выполнять боевой приказ, он смотрел вверх и считал ворон. А места здесь опасные. Вот и досчитался.
—Как же это ты так неосторожно?— обратился командир взвода непосредственно ко мне.
Я все еще никак не мог толком осмыслить происшедшего. Действительно в тот момент я посмотрел назад. Но чтобы оступиться, такого я не припомню. Предположим, что оступился. Ну и что? Ведь до кустарника, за который я зацепился, всего каких-нибудь два-три метра. Да и что могло рвануть меня с такой силой? Чертовщина какая-то. Вдруг резанула меня мысль: «А что, если... Да нет, ты что? Такого не может быть».