Тайны Федора Рокотова
Шрифт:
Встреча Рокотова с Домашневым могла быть определена общими литературными знакомствами, но могла говорить и о совершенно особой страничке жизни художника — его связях собственно с Академией наук. Еще во второй половине семидесятых годов Ф. Рокотов пишет семью секретаря Академии и директора Сенатской типографии С. С. Волчкова. Один из сохранившихся портретов этой серии — дочери Волчкова, Марии Сергеевны, — очень близок по своему решению к портрету племянницы И. И. Шувалова, В. Н. Головиной. Сведения о Волчковой долгое время ограничивались для историков положением ее отца. В действительности этой скромной, не слишком уверенной в себе молоденькой девушке предстояло сыграть большую роль при дворе: она выйдет замуж за П. Б. Пассека.
И снова возвращение в панинскую среду.
П. Б. Пассек — один из тех, кому Екатерина II была обязана престолом. Отсюда его высокие чины генерал-аншефа, действительного камергера, ордена Андрея Первозванного, Александра Невского, Белого
Исправность рисунка не только есть то, что дает душу и истинную осанку, как оное частей согласие в момент означающем разум и сложение человека.
Большой покойный дом со службами и садом на углу Старой Басманной и Токмакова переулка. Свои служители и ученики. Мастерская переполнена работами. Заказы двора. Совсем не каждый даже модный художник мог позволить себе покупку дома в одном из лучших московских районов, потратить на него не одну тысячу рублей. К тому же Федор Степанович Рокотов не связан семьей, по-прежнему одинок и увлечен своей работой. Он и не думает повышать цены за портреты: ему достаточно его пятидесяти рублей — пусть заезжие знаменитости приобретают на таких же холстах тысячи. Все в жизни художника говорило о достатке, сложившемся быте и… душевной неустроенности.
Из столичного далека с его постоянной сменой милостей и опал, награждений и ссылок этот натиск почти не ощущался, да и никак не казался грозным. Какие-то изменения в московском театре, какие-то неприятности у книгоиздателя Новикова — частности, о которых не стоило размышлять. В самом деле, одно, казалось, смягчало другое.
В 1784 году Н. И. Новикову впервые дают понять всю его беззащитность перед лицом монаршего престола — Комиссия народных училищ предъявляет ему свои претензии по поводу перепечатки и распространения учебников. Новиков ничего здесь не мог приобрести, ничем обогатиться. Речь шла о тиражах, которых не достигали правительственные типографии. Новикова поддержал московский главнокомандующий З. Г. Чернышев, но он умер, не может подтвердить своих слов, и это идеальный вариант, чтобы поставить на место слишком независимого книгоиздателя. Сумму иска пришлось уплатить. Со стороны — достаточно обычные осложнения в любом коммерческом деле, тем более что штраф еще не разорил Н. И. Новикова.
Да и как заподозрить в возникшем конфликте начало наступления на Новикова, когда в том же 1784 году Екатерина II с таким либерализмом и широтой отклоняет донос нового московского главнокомандующего о „возмутительных“ стихах в пьесе Николева „Сорена и Замир“. Нечего и думать о снятии пьесы, как нечего соотносить заключенных в ней разоблачений с императрицей: „Смысл таких стихов, которые вы заметили, никакого отношения не имеет к вашей государыне; автор восстает против самовластия, тиранов, а Екатерину вы называете матерью“. Своеобразное доказательство, но тем не менее спектакль продолжает идти.
Правда, в следующем году у Н. И. Новикова возникает очередное осложнение. Личным указом Екатерина II требует составить полную и „неукоснительную“ опись его изданий и передать на рассмотрение не отличавшемуся ни широтой взглядов, ни либерализмом митрополиту Платону на предмет выяснения их благонадежности, отношения к вере и престолу. Испытание на благонадежность предстояло пройти у московского митрополита и самому Новикову. Расчет императрицы был точным. Платон не мог не осудить деятельности книгоиздателя, но то ли митрополит не понял истинных намерений Екатерины, то ли понял свою задачу слишком узко, во всяком случае, осуждения не последовало. Часть книг действительно была назначена им к изъятию, зато в остальном митрополит
В начавшемся, хотя еще и скрытом от глаз современников поединке все было предрешено. Екатерина ждала новых предлогов. Никогда их поиски не представляли для власть имущих труда. В честь Г. Г. Орлова, решившегося приблизиться после окончания эпидемии к зачумленной Москве, выбивается золотая медаль. Зато Новиков своей помощью голодающим крестьянам в тяжелейший 1787 год сам выносит себе приговор. Находившийся в его родном Авдотьине фонд хлеба и зерна охватывал сто с лишним деревень. Не слишком ли быстро удается ему то, что представлялось неразрешимой задачей для правительства, и не слишком ли большую приносит популярность? Екатерине трудно мириться с декларациями, когда же декларации подтверждаются действиями, надо обращаться к мерам пресечения. В конце концов, опасность представляли даже каменные дома, которые Н. И. Новиков строит своим крестьянам вместо дедовских изб. А между тем на подмостках московского Петровского театра звучат строки „Росслава“ Я. Б. Княжнина:
Блаженством подданных мой трон крепится;Тиранам лишь одним рабов своих страшиться!..Бесстрашен буди царь: но чем сильней правитель,Тем больше должен быть он истины хранительИ чтить священнейший народных прав закон!..Законов первый раб, он подданным пример!Это уже последние годы, когда Екатерина II еще пытается соблюсти внешнюю благопристойность действий своего правительства, соотносить их с декларациями энциклопедистов, избегать открытых выступлений против бунтовщиков. Достаточно, что в 1789 году по ее личному указанию расторгается контракт Новикова на аренду университетской типографии. Годом позже императрица направляет в Москву А. А. Безбородко для специального следствия по делу Новикова. Дело должно родиться, и тем хуже для Безбородко, если он оказывается бессильным его сочинить. Все равно необходимый исполнитель монаршей воли будет найден. Типографическая компания перестанет существовать, а Н. И. Новиков окажется в стенах крепости. Хотя Екатерина и сознает, что все эти меры бессильны против главной опасности — поднятого Новиковым общественного мнения, которого нельзя себе подчинить. Потому-то скромный книгоиздатель представляется ей силой более значительной, чем шведы и турки.
Екатерина II не могла знать, что в ответ на поднимавшуюся волну правительственной реакции рождаются произведения, мало чем уступавшие радищевской книге. В том же 1789 году Я. Б. Княжнин закончит «Вадима Новгородского». Смысл трагедии представлялся особенно сложным, поскольку драматург вступал здесь в открытую полемику с самой императрицей. Несколькими годами раньше, воспользовавшись тем же отрывком из Никоновской летописи, Екатерина написала свою пьесу. Вместо ее панегирика самодержавию Княжнин рисует образ пламенного свободолюбца Вадима, который, даже потеряв единомышленников и друзей, убедившись в предательстве всего народа, отдавшего предпочтение тирану, не изменяет своим убеждениям, вере в свободу. Строки трагедии прямо перекликались с пафосом радищевских призывов:
Какой герой в венце с пути не совратился?Величья своего отравой упоен —Кто не был из царей в порфире развращен?Самодержавие повсюду бед содетель,Вредит и самую чистейшу добродетельИ, невозбранные пути открыв страстям,Дает свободу быть тиранами царям.Современники усматривали прямой выпад против Екатерины в решении Е. Р. Дашковой напечатать трагедию. «Вадим Новгородский» увидел свет в 1793 году в 39 книге «Российского Феатра». Уже состоялось осуждение Н. И. Новикова и А. Н. Радищева, уже Екатерина II во всеуслышание объявила об отказе от былых либеральных увлечений. «Вадим» не только был запрещен. Принятые против него меры не знали себе равных. Конфискации подлежал весь тираж. Выявлялись специальным полицейским дознанием все покупатели, у которых книга отбиралась, а дома обыскивались. Все, что удалось найти, было сожжено. И притом указания Екатерины требовали соблюдения строжайшей тайны. Генерал-прокурор Самойлов предлагает московскому главнокомандующему немедленно допросить направившегося в Москву книгопродавца Глазунова, отобрать у него непроданные экземпляры и одновременно добавляет: «Благоволите исполнить все оное с осторожностью и без огласки… не вмешивая высочайшего повеления». Императрица все еще пыталась остаться в стороне от полицейских репрессий.