Тайны Кремлевской больницы, или Как умирали вожди
Шрифт:
За столом сидела Светлана. Она встретила меня радостным восклицанием, встала, пожала руку, усадила и сразу предложила мне угощение. Я наотрез отказалась, выдумав несуществующую операцию, которую якобы мне предстояло сегодня же делать. Сначала Светлана как будто обиделась, но потом перестала меня упрашивать. Светлана мне понравилась, показалась неглупой, держалась без фанаберии. Как и Галина Брежнева, была похожа на отца. Обе «кремлевские дочки» были симпатичные, но не красавицы. А в манере поведения, хотели они того или нет, сквозила вседозволенность.
…Когда я зашла к Брежневой в следующий раз,
— Хватит. Поговорим о вас. Скажите, зачем красивой женщине возиться с больными, со всей этой кровью, гноем, дерьмом, мочой? Да бросьте все это к черту! Хотите в мою компанию? У нас весело, цыгане бывают…
— Ох! — деланно вздохнула я. — Вы знаете, врачи ведь себе не принадлежат. Какие уж тут компании да цыгане…
— О том и речь, — не сдавалась она. — Не хотите добровольно, мы вас похитим! А что?
Галина Брежнева еще один раз лежала в нашем отделении с неопределенным диагнозом. На мой вопрос, что она тут делает, шутя отвечала:
— Готовлюсь к похищению!
А потом вполне серьезно жаловалась на головную боль.
Но почему я вспомнила о Светлане Аллилуевой? Уже работая над своими записками, прочитала в газете о ее матери, Надежде Сергеевне, которая застрелилась в 1932 году. Рассказывают, что она дружила с Александрой Юлиановной Канель, главврачом Кремлевской больницы. И будто бы Канель вызвали в кремлевскую квартиру, когда нашли Аллилуеву мертвой. Она отказалась подписать врачебное заключение, которое ей предложили: о скоропостижной смерти от острого аппендицита. Также отказались это сделать доктор Левин и профессор Плетнев. Того и другого арестовали в 37-м году и позже расстреляли. А главного врача «кремлевки» отстранили от должности. Через три года она умерла при загадочных обстоятельствах. Говорили, что от менингита. Говорили также, что вызванный Ворошиловым доктор Казаков, который дежурил в тот день в Кремлевской больнице, тоже отказался подписать акт о самоубийстве Надежды Аллилуевой.
«Наверняка так и было», — подумалось мне по прочтении этой статьи. В истории Кремлевской больницы много неизвестного, загадочного и даже трагичного.
Андрей Громыко и врач-отравитель
Как обычно, звонок главного врача:
— Прасковья Николаевна! К вам поступает министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко.
У меня внутри все оборвалось…
— Владимир Григорьевич, — проговорила я, — если можно, положите его к другому врачу…
— В чем дело, Прасковья Николаевна?
— Если хотите, я поднимусь к вам и все объясню…
— Никаких объяснений. Больному надо немедленно и как можно быстрее оказать помощь. Слушайте внимательно еще раз: к вам поступает Громыко.
Я подчинилась. Пока спускалась вниз, будто перенеслась в Париж начала 50-х, куда меня направили вместе с мужем… Я работала тогда врачом в нашем посольстве. В Москве гремело «дело врачей», сведения о котором докатились и до Парижа. Через Париж в Нью-Йорк проезжала советская делегация во главе с заместителем министра иностранных дел Андреем Громыко. Устроили прием. В посольстве собралось много народу. И вот незадача! Под тяжестью одежды упала деревянная вешалка, ударив по голове чью-то секретаршу.
— Я не позволю этому человеку прикасаться ко мне! Она — из тех самых кремлевских врачей. Просто ей удалось сбежать из Москвы…
Посол вынужден был посадить меня под домашний арест. Но вскоре заболел и сам Громыко. Температура поднялась к сорока градусам, болело горло. Посол снова вызвал меня. Я поднялась на третий этаж в апартаменты больного. Громыко полулежал в кресле. Подле него стоял посол. Мой охранник и переводчик остались в коридоре. Высокопоставленный больной встретил меня более чем сухо, поздоровался сквозь зубы, но к своей персоне допустил. Осмотрев Громыко, поставила диагноз — грипп. Потом достала из чемоданчика рондомицин — эффективное лекарство при заболеваниях верхних дыхательных путей — и протянула Громыко. Но заместитель министра резко отстранил мою руку:
— Вашего лекарства я принимать не буду!
Я вспыхнула от возмущения и обиды. Слава богу, не разрыдалась. Посол молча проводил меня до двери.
И вот через двадцать с лишним лет я снова должна лечить Громыко — теперь уже министра.
Когда вошла в палату, он взглянул на меня недоуменно, как будто пытался что-то вспомнить…
— Что с вами случилось, Андрей Андреевич? — как можно вежливее спросила я.
Казалось, он лишился дара речи. Потом произнес:
— Руку, кажется, сломал. Подвернул неожиданно. Очень болит.
— Не беспокойтесь, — сказала я. — Сейчас все сделаем. Не волнуйтесь.
— Волноваться не буду, когда все будет в порядке, — сказал он сухо.
Я продолжала успокаивать:
— Сейчас сделаем рентген, посмотрим снимок. Наложим гипсовую повязку, и все будет в порядке.
— Если бы это было так, — произнес он с сомнением.
Сестра отвезла Громыко на каталке в рентгеновский кабинет. Я посмотрела снимок. Перелом оказался непростым — со смещением.
Тем не менее, я произнесла ободряющую фразу:
— Ничего страшного.
Через несколько мгновений мы были в перевязочной, и медицинская сестра Тоня, понимающая меня с полуслова, уже приготовила все необходимое.
Перед операцией я спросила:
— Андрей Андреевич! Может быть, вы хотите, чтобы вас обслуживал другой врач?
— Нет, — только и сказал он.
Я принялась за дело, не переставая уговаривать больного:
— Сейчас сделаем обезболивание. Видите, я беру самую тонюсенькую иголочку. Вы ничего не почувствуете… Как будто укус комара.
Сделала блокаду действительно безболезненно. Сестра готовила гипсовую лангету.
Я отдала распоряжение:
— Держите его локоть!
Сама взяла кисть и сильно потянула к себе. Раздался легкий хруст. Значит, кость встала на место. Гипсовую повязку наложила сама выше локтя. Еще раз прощупала всю руку. Сделала еще одну повязку, высвободив кисть руки.
— Фу, — сказал с облегчением министр. — Как будто и не ломал руку.
Но я почувствовала, что сказано это не от сердца. Он все еще чего-то боялся. Снова поехали на рентген.